Темные изумрудные волны - Федор Московцев

Когда он вернулся с больничного комплекса, Катя немного остыла. Она уже не требовала объяснений, просто уговаривала его завтра же отправиться в Петербург, мотивируя спешку тем, что там, по просьбе отца, ей уже подыскали работу, а еще тем, что чувствует какую-то опасность.

«Ты чувствуешь, а я знаю, что это за опасность, — пронеслось у него в голове. — Действительно, почему б не бросить всё, и не уехать?»

Андрей уже собрался ответить «Да!!!», мысленно представляя радостное Катино лицо, представил, как она, отчужденно сидевшая на диване, бросится ему на шею.

Но волнение, словно железными прутьями, сжало ему горло. Эта стая шакалов — Еремеев, Второв, и, как выясняется, Трегубов — все они причастны к убийству Кондаурова. Каждый что-то получил. Да и черт с ним, пускай подавятся! Почему же сейчас, когда самое время немного раскошелиться, чтобы сохранить остальное… не то, что остальное, сохранить жизнь, все вдруг застеснялись. Ни у кого ничего не получается, вот, Разгон, пускай старается. Засветился по Урюпинску, теперь расхлёбывай всю кашу! Опять же, заплатил за Козина, а вдруг не удастся с ним договориться? А если даже удастся, кто поверит этому болвану?!

Но, с другой стороны, сбежав, подвергнешь себя, да и не только! еще большему риску. Никто не будет упрашивать. Найдут, замочат, а следствию предоставят неопровержимые улики причастности ко всем делам, которые, как сказал Второв, объединены в одно большое производство.

Так, придя к выводу, что уехать завтра не сможет, Андрей сказал:

— Нет, Катюша. Завтра никак. Через неделю… максимум, дней десять.

— Но почему?

Резко поднявшись с дивана, Катя подошла к креслу, и, толкнув Андрея так, что он откинулся на спинку, сказала:

— Ты не работаешь, дел у тебя никаких нет. Родственники все живы, не болеют. Что тебя здесь держит? Отвечай! Или ты мне сейчас всё скажешь, или…

— Катенька…

И он решился. Спокойно, четко, и обстоятельно, Андрей рассказал ей всё — от начала и до конца. Она ходила по ковру, время от времени бросая на него испуганные взгляды. Когда он закончил, она села к нему на колени. Он почувствовал огромное облегчение — оттого, что поделился с близким человеком, и оттого, что она его поняла.

— Ты, правда… не убивал тех двоих, селян?

— Правда.

— Хорошо, что ты мне рассказал. Теперь я всё понимаю. Это нехорошо, это ужасно… я… по своей женской глупости… подумала, бог знает что…

— Катя!?

— Я думала, у тебя тут баба.

— Катя!!!

— Значит, виноват тот самый — как ты его назвал — Трегубов?

Андрей кивнул.

— Который приходил тебя провожать?

— И он работал у того… мужика, которого убили, и которого ты вскрывал вместе с Вадимом? Его звали…

— Кондауров.

— Да, вспомнила. И ты говоришь, эти все люди, включая адвоката, как его зовут…

— Еремеев.

— И Еремеев в том числе, — все причастны к убийству?

— Я изложил тебе все факты. Как решит следствие, — не знаю. Но там не дураки сидят. Они поняли, что кавказца подставили, и начали расследование по новой. Мне надо обработать того синяка, получить согласие Еремеева на отъезд, и свалить. Время от времени я буду звонить — просто, чтобы быть в курсе. А, может, лечь на дно? Не знаю.

— Но я всё равно должна уехать завтра.

— Да, тебе лучше уехать.

— Андрюша… Да я бы лучше осталась. Представляю, как тебе тяжело. Но пойми: если я сейчас прозеваю этот шанс… другой такой не скоро подвернется. А жить на что-то надо! Господи, почему мы сразу не поехали в Питер, почему ты меня не послушался, зачем нам эти проблемы?

Закурив, она встала, и, прохаживаясь по комнате, стряхивая пепел прямо на пол, стала рассуждать о возможных действиях.

Договориться с Козиным, сразу уехать, и позвонить Еремееву из другого города? Дождаться освобождения Трегубова? Найти еще «свидетелей», а еще лучше — «сидетелей»? Самому лечь в больницу? Бросить всё, уехать сразу, взять другой паспорт, изменить внешность?

— Зачем менять совершенство? — улыбнулся Андрей.

— Да… «Скромный» мальчик!

Так они проговорили до утра, перебирая всевозможные варианты.

Неумолчный щебет птиц врывался в окна. Во дворе сигналили машины. Хлопали двери. Раздавались голоса. Город просыпался.

Недопитая чашка кофе стояла на столе. В пепельнице лежала истлевшая сигарета.

Засыпая, Катя пожелала ему удачи. Андрей поехал на больничный комплекс, чтобы поработать с «сидетелем».

Там он пробыл до обеда. Козин чувствовал себя намного лучше, чем вчера. Андрею удалось ему растолковать то, что от него требовалось, и получить согласие. Непременным условием было, чтобы в момент задержания приехала пресса и телевидение. Тогда Леонид скажет следователю всё, что нужно. И анаша. В этой чертовой больнице совсем не дают покурить, кошмар какой-то. Андрей пообещал, что привезет дурь, привезет телевизионщиков и журналистов. Будет реально весело.

Под конец Андрей заснул на стуле. Разбудила медсестра, подумавшая, не надо ли его госпитализировать — так же, как его друга.

— Нет, спасибо, я в порядке, — ответил Андрей.

Попрощавшись с Леонидом, он ушёл.

Когда приехал домой, Катя засыпала его расспросами. И радостно улыбнулась, услышав, что переговоры прошли успешно.

— Тогда доведи всё до конца, потом выезжай ко мне.

Андрей почувствовал, что начинает вырываться из тягостного мира, в который окунулся по приезду в Волгоград.

«Передать Козина Второву, а самому уехать вместе с ней?» — промелькнула мысль.

Катя бросилась к нему в объятия и замерла. Он на руках понёс её, неподвижную, казавшуюся безвольной. Она призналась, что наслаждается сознанием своей беззащитности перед ним.

— Тут другой вопрос начинается, — ответил он, мгновенно позабыв всё, о чём только что думал. — Кто перед кем беззащитен?

Она упала на постель, и потянула его за собой.

Придя в себя, они веселились, как дети. Они смеялись, говорили всякий вздор, играли, пробовали апельсины, дыни, персики, лежавшие возле них на разрисованных тарелках. В одной только розовой тонкой рубашке, которая, соскользнув на плечо, открывала одну грудь и еле прикрывала другую с проступавшим сквозь ткань соском, Катя спросила, считает ли Андрей до сих пор, что ей непременно нужно носить закрытую одежду.

— Ненавижу, когда пялятся на то, что мне принадлежит. Придушил бы всех вот этими руками, кого не придушил бы, застрелил, остальных отправил бы в Сибирь!

— Это кто так говорит? Еремеев?

— Да. А ты откуда знаешь?

— Ты ж мне сам рассказывал, ты что, забыл?

— Ну да… рассказывал… забыл…

В ласковом свете дня, проникавшем в комнату, он с юношеской радостью рассматривал её. Он целовал её, делал бесчисленные комплименты.

Они забывались среди шутливых ласк, нежных пререканий, бросая друг на друга счастливые взгляды. Потом, внезапно став серьёзными, с отуманенными глазами, сжав губы, во власти неистовства, которое делает любовь похожей на ненависть, они снова отдавались друг другу, сливаясь, погружаясь в бездну.

И она снова открывала влажные глаза и улыбалась, не поднимая головы с подушки, по которой разметались её волосы, томная, как после болезни.

Они стали перебирать в памяти события прошедшего лета, короткую и прекрасную историю жизни, начавшейся только с того дня, как они обрели друг друга.

— Помнишь, как твоя подружка, Тинатин, рассказала историю любви царевича Александра и царевны, с таким странным именем, звучащим, как ветер, запутавшийся в цветах?

— Историю помню, а то, что жена Анзора — моя подружка, не помню. Там законного мужа царевны выманили, пообещав вернуть жену, и он, потеряв голову, поехал в Телави. Вернее, сначала поехал, а в Телави ему отрубили его неразумную голову.

— Да. Я про другое. Ты помнишь, как дал мне клятву? Помнишь, как обещал меня любить, верить каждому моему слову?

Андрей помнил, и вновь поклялся любить её, и верить каждому её слову. Он налил ей алазанское вино, которое они привезли из Сухуми.

— Помнишь, мы пили это вино, когда ездили в долину семи озер?

— Под Питером тоже есть такое место, его называют «Семиозерье». Оно находится рядом с Зеленогорском, мы обязательно туда съездим.

Он упрекнул её в том, что она без него узнавала красоту мира. Она ответила:

— Вина в этом твоя. Почему ты сам не появился раньше? Как Теймураз говорил своему зятю? «Приди и возьми»!

Андрей зажал ей рот долгим поцелуем. А когда Катя очнулась, изнемогая от радости, усталая и счастливая, она едва слышно проронила:

— Мы слишком счастливы. Мы обкрадываем жизнь.

Поезд, поданный на первую платформу, постепенно наполнялся пассажирами. В купе, куда Андрей занёс Катины вещи, уже расположились муж с женой и маленькой дочкой, раскладывая свои чемоданы, пакеты, и сумки. Жена выговаривала мужу, что он зациклился на своей работе, и нет ему дела до семьи. Карьера — всё, семья — ничто.