Молодость - Савелий Леонов

Ефим ждал награды. Однако Мамонтов забыл о нем.

Глава тридцать девятая

Когда полки Мамонтова окружали Козлов, имея своей целью захватить штаб Южного фронта и Реввоенсовет, руководство этой ответственной операцией было доверено командирам дивизий—генералам Постовскому и Толкушкину. Сам же прославленный военачальник задержался в недавно организованном совхозе племенного животноводства, отбирая для себя шестьдесят лучших коров,

— Отправьте их под надежной охраной в Нижне-Чирскую, — приказал Мамонтов адъютанту, с удовольствием вспоминая станицу, где поднял он в прошлом году мятеж против Советов и где принимали его в число почетных казаков.

Звуки боя, отчетливо доносившиеся из города, стали затихать. Сначала прекратили огонь батареи. Затем смолкла пулеметная дробь, и только винтовочная стукотня — признак обычных грабежей и расправы с населением — не ослабевала.

Прискакал чубатый хорунжий от Постовского. Сдерживая храпящего, в клочьях пены коня, вскинул ладонь к запыленному козырьку фуражки:

— Город занят с налета, ваше превосходительство! На станции — сотни вагонов добра, цистерны со спиртом. Коммунисты перебиты!

— А штаб Южного фронта попался?

— Никак нет, ваше превосходительство! Удрал в последний момент! Потому-то и задержалась эвакуация поездов с ценностями. Видимо, местные власти надеялись…

— Коня! — свирепо гаркнул Мамонтов, не слушая больше хорунжего. Усатое лицо его, сильно загоревшее в дни рейда, отливало бронзой. — Передайте генералу Постовскому, что он кретин! Я покажу ему, как решать военную задачу!

— Слушаюсь, — испуганно козырнул хорунжий и ускакал.

Мамонтов ехал по улицам Козлова, кидая волчий взгляд на разгул пьяных казаков. Сейчас он презирал эту банду, обманувшую самые радужные его надежды.

— Им бы только грабить, — говорил Мамонтов, остановившись возле отведенного ему дома. — Сколько взяли спирта? — спросил он адъютанта и, не ожидая ответа, приказал — Вылить на землю! Иначе корпус падет без сраженья…

Осматривая помещение, Мамонтов надменно отвечал на приветствия штабных офицеров, которые занимались упаковкой добычи, составлявшей долю самого командира «донской стрелы». Здесь были золотые и серебряные подсвечники, церковные чаши, старинные иконы в дорогих окладах, сосуды, фамильные столовые и чайные приборы, много жемчуга и бриллиантов.

Мамонтов размахнул на стороны свои пушистые усы и заметно подобрел.

Хотя и знал Мамонтов, что в тылу красных вели разрушительную работу шпионы Антанты, что советскую армию предавали военспецы, однако главную заслугу рейдовых побед он приписывал себе.

Но после взятия Козлова дела пошли хуже. Местные гарнизоны, прослышав о повадках и нравах белых, принимали решительные меры обороны. На подступах к Лебедяни мамонтовцы попали под такой губительный огонь заградительного отряда, что вынуждены были развернуть главные силы и наступать со всеми предосторожностями. Отряд дрался упорно, проявляя удивительную находчивость, нанося врагу чувствительный урон. Отошел он лишь тогда, когда кончились патроны, а разведка сообщила о падении у него за спиной Ельца.

Героически сражались в Ельце красные курсанты и кавалеристы, встретившие дружными залпами казачьи сотни. Засевшая в мужском монастыре пролетарская коммуна косила белых из пулеметов. Но здесь, как и в Тамбове, участь города решило предательство. Начальник пехотных курсов Иванов, подкупленный вражеской разведкой, в разгар боя отдал приказ по гарнизону: «Спасайся и бросай оружие!» Затем перескочил с группой офицеров царской выучки к противнику. Преданные _ командирами, лишенные общего плана и руководства, советские войска отбивались на улицах города от наседающих донцов. Они дрались несколько часов, укрываясь за каменными оградами. Только огонь казачьих батарей, подвезенных на прямую наводку, окончательно сломил оборону.

Мамонтов приказал согнать взрослое население Ельца к артиллерийскому складу. Там люди грузили вагоны снарядами, чтобы взрывать их за городом. Захваченное оружие топили в глубоких омутах реки Сосны. Уничтожались, как и всюду, железнодорожные пути, мосты, телеграфные провода. Пылали разграбленные учреждения.

Но продолжая рушить и жечь народное достояние Ельца, затянутого черным дымом, оглушенного криками и пальбой, Мамонтов получил недобрую весть. Навстречу ему спешно двигались из столицы регулярные части Красной Армии с артиллерией и хорошо экипированной конницей.

— Правда, конница у большевиков желторотая, — заискивающе докладывал генералу перебежчик. — Московские курсанты… Их бросили сюда, ваше превосходительство, не дав закончить учебу.

— Прекрасно, — Мамонтов прохаживался твердым шагом по комнате, опираясь левой рукой на золотой эфес шашки. — Они доучатся у моих казаков.

При посторонних генерал держался с подчеркнутым высокомерием. Отпускал презрительные реплики по адресу Совдепии. Однако ночью не смог заснуть. Часто вставал и слушал пьяные песни деморализованных станичников, так непохожие на знакомые с детства мотивы вольного Дона. Все больше волновало Мамонтова предчувствие беды.

На следующий день казаки вели затяжной бой с наступающими цепями красных, а под вечер действительно пришлось отбивать фланговую атаку московских кавалеристов. Приуныли чубатые лампасники.

— Лоза! — пренебрежительно отзывался Мамонтов о москвичах, желая внушить своим сотням веру в победу.

Но думал он совершенно иначе. Он почти не слезал теперь с огнисто-рыжего коня, мрачный и побуревший от солнцепека. Объезжал полки, тревожно всматриваясь в лица казаков. Всадники обросли узлами с добычей, за строем тянулись на десятки верст обозы и гурты скота, поднимая тучи пыли и заставляя корпус находиться в постоянных сумерках. Легкие дивизии, еще недавно носившиеся, точно ветер, безнадежно отяжелели, и у «храбрых» рубак пропала охота идти на Москву.

— Домой пора, хлопцы! Погуляли — и довольно? Сердце зовет к родным берегам, — говорили между собой казаки.

Мамонтов понял, что конница его перестала быть «донской стрелой».

«Кто у красных здесь командует? — думал он, собираясь опять нащупать предателя по ту сторону фронта. — Надо послать к ним Бритяка!»

Однако в корпусе Ефима не оказалось. Быть может, обиделся за неоцененную услугу или разуверился в силах генерала — сгинул эсеровский посланец, как ящерица среди камыша.

Утром красноармейские цепи скрытно подошли с двух сторон к деревне, занятой штабом Мамонтова и передовыми полками. Из-за рощи начала пристрелку советская батарея. Пехотинцы, залегая в седом ивняке у ручья, прошивали встряхнувшийся лагерь белых винтовочным и пулеметным огнем. А по росистому жнивью шифокого поля, играя светлыми клинками, неслась прямо на штаб кавалерийская лава.

Мамонтов приказал сотням, стоявшим в глубокой балке перед деревней, готовиться к атаке и сам поднялся в седло. Не успел он подобрать поводья, как галопом подлетел старший адъютант есаул Рогинский.

— Ваше превосходительство, казаки уходят на Дон!

— Что-о? — генерал повернулся в седле так прытко, словно намеревался выполнить один из трудных номеров высшей верховой езды. — Повторите, что вы сказали, негодяй!

— Казаки из дивизии генерала Толкушкина двинулись на юг!

Волчьи глаза Мамонтова горели испепеляющей лютостью. Он вынул из ножен дорогой клинок и, наезжая на Рогинского, бешено зарычал:

— Остановить!!

Глава сороковая

— Сколько кавалерии! Вся деревня забита лошадьми и пулеметами! Откуда у Мамонтова такая сила а» шептал Николка, трогая в темноте рукав гимнастерки Бачурина.

— От сырости… Прикуси язык! — Бачурин осторожно высунул голову из ржаной копны. — Сказано тебе: у разведчика должны работать глаза и уши!

Начинало светать. В предутренней синеве четко проступали очертания крестьянских изб, садов, огородов. Из деревни доносился петушиный крик и ржание донских скакунов, просившихся на водопой. Плескалась рыба в затоне мельничного ручья. Глинистая балка наливалась, как вешним потоком, сырыми туманами.

Бачурин уточнял места обнаруженных ночью пулеметов, сектор обстрела и заносил в блокнот. Выполняя задание Терехова, он облазил с Николкой подступы к селению и даже побывал в расположении белых. Из подслушанных разговоров между казаками Бачурин извлекал сведения о настроении в корпусе Мамонтова, о дисциплине, о ближайших целях белых,

— Вот что, — приглушенно сказал Бачурин, отрывая исписанный листок, — скачи с донесением!

— А ты?

— Посижу еще. Вернешься из штаба, жди меня возле коней.

Николка отполз от копны в низину и побежал к черневшей неподалеку роще. Отвязав чалого меринка, паренек вывел его из зарослей ольхача, прыгнул в седло и поскакал. Он радостно подставлял ветру возбужденное лицо. После трудной ночи, когда сердце замирало от звука чужих шагов и речи станичников, наступавшее утро казалось особенно свежим и легким. Все опасения и страхи остались позади, о них ведь никто не узнает.