Молодость - Савелий Леонов

Пел и старик Касьянов, и командир, шагавший с левой стороны колонны, и Николка, неся под мышкой зипунный пиджак.

Рвутся снаряды,Трещат пулеметы,Но их не боятсяКрасные роты,

Николка не чувствовал под собой земли. Песня распирала ему грудь, туманила взор. Хотелось плакать от необъяснимой радости. Он был готов на любой подвиг.

Дорога вывела на городскую улицу. Попадались вывески булочных с франзолями и кренделями. А вот и просторная площадь, спозаранку забитая торговым людом. Голосисто предлагают ведро слив за пять копеек, арбузы по копейке, чуть не даром отдают помидоры и всякую огородную снедь. Эдакой дешевизны северные жители, и особенно питерцы да москвичи, и не слыхали.

Возле двухэтажного каменного здания остановились.

Здесь помещался штаб дивизии, куда Пригожий немедленно отправился с докладом о прибытии маршевой роты. Уходя, он ободряюще подмигнул Николке:

— Тезка, не журись! Если твой брат действительно комиссаром полка, то найти можно. В таком городишке, я думаю, не бог знает сколько воинских частей!

У Николки перехватило дух. — Да разве… этот город…

— Старый Оскол.

— А дорогой я спрашивал, в какой город едем, так вы не знали.

— Ничего не поделаешь, милый. Так полагается по уставу. Отдыхай! Пока суть да дело, я постараюсь зачислить тебя на все виды армейского довольствия.

Пригожий улыбался весело и облегченно. Видимо, путь до места назначения давался ему не легко. Но каждый раз, сопровождая маршевую роту, он неизменно рассчитывал упросить фронтовое начальство, чтобы послали его в действующую армию. И теперь уходил в штаб дивизии с тем же намерением.

— Старый Оскол… Старый Оскол… — повторял Николка, вертясь на площади из стороны в сторону, то ли желая получше рассмотреть город, то ли надеясь узнать среди проходящих военных своего брата.

Сердце мальчугана замирало. Восторг сменялся сомнением: «А не подшутил ли надо мной командир?»

Однако сейчас Николка и сам мог убедиться в справедливости слов Пригожина, читая вывески на учреждениях и слушая разговоры прохожих. Значит, подвалило настоящее счастье!

Нетерпеливо ждал мальчишка возвращения командира, чтобы кинуться стремглав на поиски Степана. Он ходил по рядам разомлевших на припеке красноармейцев, словно похваляясь собственной радостью, заговаривал с бойцами, которых приметил в дороге и успел отнести к добродушным весельчакам вроде Бачурина.

Скорый во всем, Бачурин уже купил на базаре яблок. Угощая товарищей, говорил:

— Вот это, я понимаю, дешевка! Не сравнить с Хитровым рынком: там пять минут постой — и карман пустой!

— Вытрясут?

— Жулье такое, аж искры летят!

Вдруг Николка увидел Пригожина, выходившего из штаба дивизии. Увидел и похолодел от недоброго предчувствия: командир медленно спускался со ступенек крыльца, наклонив голову и не замечая ничего вокруг. Подойдя к роте, он рассеянно взглянул на людей, встретился глазами с Николкой, и тому показалось, будто Пригожий хочет заплакать.

Притихшая рота ждала. Командир прошелся перед строем. В штабе ему вручили телеграмму Лаурица: «Сдать роту и срочно вернуться в Орел». При таком положении не стоило даже заикаться об откомандировании в действующие войска.

— Я должен попрощаться с вами, друзья, — сказал Пригожий, остановившись против Николки. — Меня требуют обратно к месту формирований… Жаль! Повоевали бы вместе… Впрочем, вам пока на фронт не придется попасть. Вы вольетесь в заградительный отряд по борьбе с дезертирством.

Ряды заколыхались, бойцы обменивались между собой замечаниями. Одни были довольны, что не сразу идут в огонь; к таким принадлежал и Касьянов. Другие, напротив, рвались скорее сразиться с врагом — эти встретили сообщение без всякого энтузиазма. Бачурин досадливо сплюнул под ноги, а Николка прямо ахнул.

«Ну, я уйду к братке — вот и все!» — твердо решил парнишка, не собираясь больше ни одного дня задерживаться в тылу.

Тем временем Пригожий закончил свою речь и подошел к Николке.

— И тебе, тезка, не повезло, — сказал он, грустно улыбаясь. — Полк, в котором Жердев служит комиссаром, вчера отправился на позицию.

— Куда? — едва слышно шевельнулись губы мальчугана.

— Этого и мне в штабе не сказали. Да ты не журись! Командиром отряда назначен хороший человек. Он, кстати, знает твоего брата… где-то встречались… Поможет в трудную минуту!

Николка почти не слышал, что говорил ему Пригожин, до того велико было горе! Ведь полчаса тому назад он считал себя счастливейшим среди бойцов, а теперь? Он даже не спросил, зачислен ли на довольствие.

Скоро из штаба пришли еще военные. Стали в кружок, читая переданный им список личного состава роты. Николка не смотрел в их сторону, занятый своими печальными мыслями.

— А где же парнишка? — неожиданно услышал он знакомый голос.

И тотчас отличил среди военных, рядом со стройной фигурой Пригожина, смуглолицего, худощавого Терехова. Одетый в новый зеленоватый костюм, с наганом в желтой кобуре, Терехов быстро кидал взгляды на список и на роту и на ее левый фланг, где стоял Николка.

Глава тридцать шестая

Рейд Мамонтова по тылам Республики грозил серьезными последствиями. Фронтовых резервов на Юге почти не было, и командованию Красной Армии пришлось снимать части с позиций для борьбы с прорвавшимся корпусом. Одновременно из центральных городов навстречу белым были брошены наскоро сформированные коммунистические отряды.

Заградительный отряд Терехова получил приказ выехать на станцию Горшечная. Ночью погрузились в эшелон. Пулеметы установили в дверях, зарядив ленты. Бойцы сидели на нарах, с винтовками в руках, тревожно всматриваясь в тихую августовскую темноту. В последнем вагоне всхрапывали, жуя сено, походные кони.

— Замысел Мамонтова довольно ясен, — говорил Терехов, завертывая в газетную бумагу махорку и поглядывая на плохо различимые во мраке ночи лица пулеметчиков. — Наделать тарараму, панику поднять… А в мутной воде, известно, рыба лучше ловится! Только плохие из генералов получались рыболовы… Вряд ли и Мамонтову повезет на данном поприще!

— Говорят, у него казаки, — заметил Бачурин, пальцы которого по привычке трогали лады лежавшей на коленях гармошки.

— Казаков мы видали! — Терехов скосил на гармониста цыганские глаза так, что белки сверкнули, будто фарфоровые. — Под Царицыном они ходили на нас лава за лавой… Визжат, клинками по воздуху чешут, а мы сидим. Ждем, подпускаем ближе. Если, видишь ты, пальнуть в них издалека, то никакого толку. Успеют попрятаться в балках. Ну вот мы и поджидаем. Конечно, у другого парня при виде эдакой летящей лавы душа в пятки уйдет. Но большинство лежит себе — ничего! Останется шагов сто до передних — тут и пойдет молотьба! Залпом… залпом… гранатами… А пулеметчики-то заливаются!

— Отбивались? — весь обратившись в слух, прошептал Николка.

— Начисто! Конину потом собаки растаскивают, седел вороха… Сплошные похоронки! Мчалась лава — получилась худая слава…

Бойцы засмеялись и снова стали серьезны. Терехов умел поддержать дух бодрости у товарищей. За это к нему льнули необстрелянные парни, а старые солдаты, вроде Касьянова, может быть, и не всегда верили, но молчали.

Николка был неотлучно с командиром. Числился в пулеметной команде, однако обязанности подносчика патронов не обременяли пока мальчугана. В сущности его приписали туда сверх комплекта — лишь бы оставить в отряде.

Терехов расспрашивал Николку об уезде, о Жердевке, о знакомых людях. Сочувствовал давнему дружку Гранкину, лишенному возможности с оружием в руках пойти на белых, жалел Настю: трудно ей одной с четырьмя детьми! Он тоже хотел перескочить к Степану в полк, когда встретил его в Старом Осколе, да вот послали на другое дело… Что же? Война!

Николка придвигался ближе. Разговор с Тереховым утешил немного, отвлек от собственного горя.

Отряд летел в душных теплушках, с грохотом разрезая темноту ночи, и Николка понимал из разговоров, что началась и для него военная страда.

На заре подъехали к станции, за которой уже были замечены разъезды Мамонтова. Здесь паровоз отцепили, он зашел с хвоста и начал медленно подавать эшелон вперед.

— Почему так? Белые, что ли, близко? — спрашивали красноармейцы.

Терехов блеснул глазами, усмехнулся.

— Значит, линия фронта. Ясно? Сунется паровоз передом, а из-за куста грохнет пушка, и — ваших нет! Весь эшелон погубить можно.

— У него тут три бронепоезда, — заговорил Бачурин, успевший на Горшечной раздобыть некоторые новости. — Катают по линии, устраивают разные ловушки. Один наш состав таким-то манером, задом наперед, подгоняли к фронту. Вдруг, на закруглении это было, толкнулись вагоны, уперлись! А во что — машинисту не видно. Потом заметил дымок над кустиками, да поздно… Бронепоезд, значит, прицепил состав и тянет к себе, паровоз — к себе… Красноармейцы кувырком из теплушек в обнимку с пулеметами, приткнулись кое-как по кюветам…