Ученик архитектора - Элиф Шафак

Джахан бродил вдоль полок, выхватывая книги наугад, и относил их к окну, через которое проникал лунный свет. В этом неровном свете он листал страницы, написанные на латыни, греческом, арабском, иврите, турецком, персидском и прочих языках. Внезапно им овладела досада на самого себя. Зачем он теряет драгоценное время, предаваясь сомнениям? Открыв мешок, ученик Синана принялся запихивать в него все книги без разбора. Если уж нет возможности выбирать, он поступит иначе. Он спасет все книги до единой.

Джахан опустошил первую полку, затем вторую, третью. Мешок был полон. Второй мешок поглотил содержимое трех следующих полок. Джахан взвалил мешки себе на плечи и покачнулся, точно пьяный. Ноша была слишком тяжела. Он поспешно вытащил несколько томов. Руки у него тряслись, зубы стучали, словно он стоял на ледяном ветру.

– Я скоро вернусь, – прошептал Джахан, обращаясь к оставшимся книгам.

Он выбрался наружу, отыскал Чоту, выгрузил содержимое мешков в хаудах и вернулся, запыхавшись от бега.

«И почему только я не додумался захватить тачку? – упрекал себя Джахан. – Тогда дело пошло бы намного быстрее».

Он наполнил мешки, опустошив еще несколько полок, и снова устремился к окну. Подобных ходок Джахан совершил так много, что сбился со счета. Дышал он настолько тяжело, что даже боялся: вдруг кто-нибудь услышит его пыхтение и поднимет тревогу.

Джахан облизывал пересохшие губы, вытирал пот, градом катившийся со лба, но не давал себе даже минутной передышки. А за окном уже занимался рассвет. Пора заканчивать, решил ученик зодчего. Еще одна ходка – и все. Хорошо, что удалось спасти хотя бы часть книг. Больше он ничего сделать не в силах.

И тут произошло нечто невероятное. Впоследствии никому и никогда, даже в глубокой старости, Джахан и словом не обмолвился об этом чуде. Книги, рукописи и карты начали звать его по имени. Поначалу зов их был совсем тихим, но вскоре стал настойчивым и жалобным. Книги умоляли его спасти их. Джахан видел, как по их страницам текут чернильные слезы. Потом книги начали спрыгивать с полок. Расталкивая друг друга, они становились у него на пути, страницы их шелестели от ужаса. Джахан чувствовал себя спасателем, который посадил в свою лодку десять человек и оставил сотню тонуть в разбушевавшемся море.

На глазах у него выступили слезы. В последний раз наполнив мешки, он опрометью бросился прочь, будто преследуемый невидимой силой. Впоследствии он не мог вспомнить, как вскарабкался на шею слона, как добрался до дома Синана. Он отнес мешки в библиотеку учителя и поспешил выйти обратно, опасаясь, что книги вновь заговорят с ним.

– Сын мой, я и не надеялся, что ты сумеешь спасти такое множество книг! – воскликнул Синан.

– Еще больше я оставил на погибель, – вздохнул Джахан.

Синан принялся доставать книги из мешков. Каждую он внимательно разглядывал, протирал и относил в укромное место. На следующий день учитель сообщил Джахану, что тот спас четыреста восемьдесят девять книг.

Лишь когда ученик зодчего растянулся на тюфяке в своей комнате, его пронзила страшная мысль: в спешке он позабыл отыскать зидж, карту звездного неба. Драгоценный труд придворного астронома был навеки потерян для потомства. Знания и мудрость должны накапливаться, передаваясь из поколения в поколение, но, увы, цепь оказалась насильственно прерванной, и астрономам, которые явятся в этот мир после Такиюддина, придется пройти тяжкий путь познания с самого начала.

* * *

На следующий день, едва на небе вспыхнули кровавые проблески рассвета, все шестеро – архитектор Синан, четверо его учеников и белый слон – стояли напротив своего детища, обреченного на уничтожение. Утро выдалось поразительно тихим – ни ветерка, ни пения птиц. Все молчали, словно лишившись дара речи. Джахан заметил, что на глазах учителя выступили слезы.

В течение долгого, бесконечно долгого дня они руководили десятками рабочих, вооруженных кувалдами и молотами. Двери и оконные рамы были сняты, в стенах зданий зияли пробоины. К деревянным сваям привязали веревки и заставили Чоту тянуть их. Люди собрались посмотреть, как трудится слон. Некоторые хлопали в ладоши и подбадривали Чоту, но в большинстве своем рабочие угрюмо молчали. Пять дней спустя все было кончено. Последний камень увезли на повозке прочь. Были прочитаны благодарственные молитвы – точно так же, как и в тот день, три года назад, когда ученики архитектора заложили первый камень в основание будущей Обсерватории. Только на этот раз люди благодарили Аллаха за то, что Он надоумил их уничтожить рассадник греха.

Что-то внутри Джахана надломилось и словно бы рухнуло вместе с Обсерваторией. Если бы не любовь к Михримах и не преданность учителю, он навсегда оставил бы этот город, не принявший его дара. «Уходи, уходи», – нашептывал ему внутренний голос. Но куда идти? Джахан был уже не в том возрасте, чтобы устремиться навстречу неведомому. К тому же он чувствовал: несмотря на горькую обиду, нанесенную ему Стамбулом, город этот навеки пленил его душу и ему трудно будет вырваться из этого плена. Теперь, даже пребывая во власти сна, Джахан более не уносился за городские стены. Да и имеет ли побег хоть какой-то смысл? Мир – это котел, в котором кипят страсти. Боль, страх и разочарование настигнут его повсюду, куда бы он ни скрылся.

На протяжении долгих лет Джахан верно служил городу, в котором был – и оставался до сих пор – чужестранцем. Он отдал свою любовь женщине, которая не принадлежала ему и никогда не будет ему принадлежать. Он посвятил себя изучению ремесла, способного увековечить его имя, но, как выяснилось, творения его оказались весьма уязвимыми и зависимыми от хода событий. То, что создавалось в расчете на века, было разрушено всего за несколько дней. То, что вчера казалось необходимым и важным, сегодня с презрением отвергалось. Он понял: в этом мире нет ничего, защищенного от капризов судьбы. А в том, что судьба капризна и переменчива, у Джахана давно уже не осталось ни малейших сомнений.

Последующие дни были проникнуты тоской и унынием. Почему ни султан, ни простые люди не пожалели их усилий? – спрашивал себя Джахан. Почему Бог допустил, что труды их пропали втуне? Ведь они никоим образом не замышляли нанести оскорбление Всемогущему, и Ему должно быть это известно. Властителей, для которых они работают, заботит только одно: грандиозные размеры зданий, отражающих мощь и величие империи. Почему же учитель с таким тщанием занимается отделкой мельчайших деталей, ведь, кроме него самого и нескольких утонченных знатоков, никто не способен их оценить?!

Ничто не разрушает человеческую душу сильнее, чем скрытое негодование. Со стороны казалось, что с Джаханом не происходит ничего особенного. Он занимался своими обычными делами: по-прежнему помогал учителю и ухаживал за Чотой, хотя и передал часть забот о слоне молодым помощникам. Но обида, втайне терзавшая сердце Джахана, лишала его возможности радоваться жизни, досада поглощала все светлые мгновения, как талая вода мгновенно поглощает след, оставленный на мокром снегу. Ученик зодчего утратил веру в свое дело. Тогда он еще не знал, что порой за долгую жизнь подобное случается с человеком не единожды; впоследствии подобные перипетии лишь делают веру крепче.

* * *

Старожилы утверждали, что в течение сорока лет Стамбул не знал столь морозного дня, как тот, когда умерла Михримах. Птицы замерзали на лету и камнем падали вниз; кошки примерзали к крышам, превращаясь в ледяные изваяния. Нищие, пилигримы, странствующие дервиши – словом, все, кто не имел крова, искали убежища в приютах и богадельнях. Джахан недоумевал, почему Михримах выбрала именно этот день, дабы оставить сей мир. Она, которая родилась весной и больше всего на свете любила цветы.

Болезнь Михримах продолжалась несколько месяцев. Несмотря на все усилия лучших лекарей, дочери Сулеймана день ото дня становилось хуже. В течение этого тягостного времени Джахан неоднократно посещал Михримах. Всякий раз он с горечью видел, что она становится все более бледной и изможденной. Хесна-хатун, хотя и без особой охоты, часто приходила к нему в зверинец, приносила записки от Михримах и ожидала, пока Джахан напишет ответ. Не обращая внимания на сердитое пыхтение старой няньки, Джахан не спешил, тщательно подбирая каждое слово. Когда Джахан передавал ей запечатанное письмо, Хесна пронзала его злобным взглядом и уходила не попрощавшись.

В то январское утро, увидев в саду старуху, закутанную в меховой плащ, Джахан решил, что она принесла очередное письмо. Но на этот раз письма не было.

– Она хочет тебя видеть, – сообщила Хесна-хатун.

Дворцовые ворота широко распахнулись перед ними, стражники отвернулись, делая вид, что не замечают Джахана. Старая нянька позаботилась о том, чтобы они не чинили ему никаких препятствий. Войдя в спальню Михримах, Джахан отчаянным усилием растянул губы в улыбке. Лицо умирающей пылало, тело опухло. Руки, ноги, шея и даже пальцы Михримах раздулись так, словно ее искусали осы, которых она так боялась в детстве.