Ученик архитектора - Элиф Шафак

Придворный звездочет не сомневался, что, используя открытия математика Джамшида Аль-Каши и взяв на вооружение инструменты, усовершенствованные Насиром ад-Дин ибн-Туси, он сумеет развить достижения Самаркандской обсерватории, построенной Улугбеком, выдающимся астрономом, математиком и правителем.

– Еще два столетия назад, – говорил Такиюддин, – лучшим умам удалось постичь многие тайны Вселенной. Но, увы, свершения тех ученых были позабыты. Ценнейшие знания оказались потерянными для будущих поколений. Достойно сожаления, что человечество зачастую пренебрегает сокровищами мудрости и втаптывает в землю драгоценные камни, которые первооткрывателям удалось извлечь из бездонных недр Мироздания. Меж тем бережливая память – столь же необходимое условие познания, как и жажда новых открытий.

Такиюддин часто упоминал имя Тихо Браге – звездочета, живущего где-то в землях франков. Произошло удивительное совпадение: как раз в то время, когда был заложен фундамент будущего храма науки в Стамбуле, в далекой Дании, на острове Вен, началось строительство Ураниборга – обсерватории, в которой предстояло работать Браге. Оба ученых мужа видели друг в друге не соперников, но соратников и обменивались письмами, исполненными взаимного уважения и приязни.

– Мы оба служим одной возлюбленной, – сказал как-то Такиюддин.

– О чем вы, эфенди? – не понял Джахан.

– Астрономия, наука о звездном небе, – вот та возлюбленная, что безраздельно царит в наших сердцах. К сожалению, любовь наша не вечна, ибо мы смертны. Но после нашего ухода астрономии будут служить другие ученые.

После того как все необходимые инструменты заняли почетные места на кованых железных подставках, Такиюддин разъяснил ученикам зодчего, для чего именно предназначены все эти диковины. Джахан с удивлением разглядывал астрономические часы с тремя циферблатами, выполненными с большим искусством и великим тщанием. В задней комнате стояло несколько водяных насосов различного размера. Звездочет пояснил, что они не имеют ни малейшего отношения к изучению небесного свода, просто он интересуется также и механикой и насосы – еще один предмет его увлечения. Наверху находилась массивная дхат аль-халяк – астролябия с шестью кольцами. Этот прибор необходим для определения широты и долготы, сказал Такиюддин. Был здесь и гномон – вертикальный стержень, позволяющий по наименьшей длине его тени в полдень определить угловую высоту Солнца. Длинные куски дерева, казавшиеся ученикам зодчего совершенно бесполезными, как выяснилось, были предназначены для измерения параллакса Луны. Устройство с медным кольцом применялось для определения азимута звезд; рядом с ним стоял прибор, с помощью которого высчитывалась долгота светового дня. Джахану особенно понравился секстант, измеряющий высоту Солнца над горизонтом.

В каждой комнате они знакомились с инструментом, помогающим постичь еще одну тайну небесного свода. К небесным телам, как и ко всем прочим вещам и явлениям, существующим в этом мире, необходимо подобрать верный ключ, пояснил придворный астроном. Сейчас он занимался изучением двух ярчайших звезд – Венеры и Альдебарана. Последнее название так понравилось Джахану, что он твердил его про себя, словно стихотворную строчку.

В отличие от сверкающих новизной инструментов, почти все книги и рукописи в библиотеке, напротив, поражали своей древностью. Такиюддин показал ученикам зодчего многочисленные сочинения по геометрии, алгебре и физике. Его очень обрадовал недавний указ султана, адресованный главному кади Стамбула. Согласно этому распоряжению, всем людям, владеющим научными трактатами по астрономии и геометрии, предписывалось передать их в придворную обсерваторию.

«Изыми у владельцев книги по сим наукам и передай их моему досточтимому астроному Такиюддину, дабы тот, под моим покровительством и с моего одобрения, мог продолжать свои драгоценные изыскания», – говорилось в указе.

* * *

Церемония открытия Обсерватории была поистине великолепна. День выдался погожий, солнце сияло в безоблачном синем небе. Тем не менее в воздухе веяло прохладой и свежестью – казалось, что и зима и лето пожелали присутствовать на столь грандиозном событии. Даже чайки, кружившие в небесной вышине, в этот день воздержались от своих пронзительных криков. Ласточки купались в мраморных фонтанах, журчавших во внутреннем дворе. Запах мирры, испускаемый халатами и бородами собравшихся, смешивался со сладким ароматом халвы, которой, по приказу Такиюддина, угостили всех рабочих, трудившихся не покладая рук, чтобы завершить строительство к назначенному сроку.

Синан, облаченный в высокий тюрбан и шелковый халат цвета корицы, тоже присутствовал на церемонии. Пальцы его правой руки беспрестанно двигались, перебирая невидимые четки. Ученики стояли чуть позади учителя, стараясь, чтобы обуревавшая их гордость не слишком бросалась в глаза. Конечно, первым делом были вознесены молитвы о здоровье и благоденствии султана Мурада, мудрого и просвещенного правителя, выделившего деньги на строительство. Затем помолились также и о том, чтобы главный придворный астроном, для которого была воздвигнута Обсерватория, достиг на своем поприще успехов. Но ученики архитектора знали: в том, что заветная мечта ученого стала реальностью, есть немалая доля и их собственных заслуг. Конечно, учитель наблюдал за их работой, но они четверо имели полное право назвать Обсерваторию своим детищем. И теперь, когда ученики Синана глядели на это детище, сердца их переполняло ликование. То было их творение, их попытка украсить мир, созданный Аллахом и принадлежащий лишь Ему одному.

За стенами Обсерватории собралась целая толпа зевак; ветер доносил их возбужденные голоса. Чужеземные посланники с любопытством глядели по сторонам; купцы прикидывали, можно ли извлечь из Обсерватории какую-нибудь выгоду; паломники бормотали молитвы; нищие клянчили милостыню; воры-карманники высматривали, чем бы поживиться; дети, сидя на плечах отцов, во все глаза таращились на огромный дом, откуда солнце, луна и звезды видны как на ладони.

Такиюддин, высокий и прямой, облаченный в белоснежный халат, стоял посреди внутреннего двора. Утром торжественного дня в его присутствии была принесена благодарственная жертва – сорок баранов и сорок коров. Мясо их раздали бедным, но капли крови жертвенных животных до сих пор алели на лбу у придворного звездочета. Справа и слева от Такиюддина стояли двадцать четыре астронома, лица их светились от радости.

Внезапно воцарилась полная тишина. Почтительный шепот, подобно волне, прокатился по толпе зевак. Прибыл султан Мурад. Едва люди расслышали топот копыт, свидетельствующий о приближении султанского кортежа, как благоговейный трепет, подобно мощному порыву ветра, проник во внутренний двор, заполнив собой пространство. Тень Всемогущего Бога на земле явился, дабы почтить своим присутствием церемонию открытия грандиозного храма науки, подобного которому не было во всем мире. Когда султан и его свита заняли свои места, имам-суфий принялся читать молитву. Голос его был звучен и нежен одновременно.

– Да пребудет с нашим великим султаном милость Аллаха!

– Амин! – хором подхватила толпа, смакуя это слово, словно лакомый кусочек.

– Да пребудет милость Аллаха с нашей великой империей! Да не оставит нас милосердный Аллах своей помощью и наставлениями во всех наших благих деяниях, а когда мы покинем сей мир, да позволит Он нам примкнуть к сонмищу тех, кто беспорочно завершил свой земной путь. Да пребудет благорасположение Аллаха над сим домом! Да благословит нас Аллах постигнуть секреты неба, кое служит Ему обителью.

– Амин!

Джахан внимал словам суфия, а взгляд его скользил по лицам улемов, религиозных старейшин, присутствующих на церемонии. Ходили слухи, что шейх-уль-ислам, которому было предложено возглавить общую молитву, ответил отказом. Джахан вперил в него внимательный взгляд: шейх-уль-ислам выглядел совершенно безучастным, взгляд его был спокоен, как стоячая вода в пруду. Неожиданно губы этого человека изогнулись, словно он отведал чего-то горького. Все вокруг были так поглощены молитвой, что никто, кроме Джахана, не заметил этого. Но Джахан осознал зловещий смысл этой мимолетной гримасы, и сердце его сжалось от дурного предчувствия.

В одно мгновение – краткое, словно полет ринувшегося на добычу ястреба, – Джахан понял: на самом деле все далеко не так безоблачно, как это может показаться со стороны. Он интуитивно почувствовал, что и Синан тоже разделяет его опасения – об этом свидетельствовали беспокойные движения пальцев учителя. А вот Такиюддин, пребывавший от счастья на седьмом небе, не чувствовал близкой опасности.

Впоследствии Джахан вновь и вновь воскрешал в памяти тот день. Синану редко доводилось иметь дело с улемами, однако он не сомневался: Обсерватория вызывает у религиозных старейшин глубокую неприязнь. Такиюддин, напротив, сталкивался с улемами чаще, чем кто-либо другой. Помимо всего прочего, он исполнял обязанности судьи, теолога, муваккита – хранителя времени – и учителя в медресе. Но тревога, пронзившая сердца архитектора и его ученика, обошла главного придворного звездочета стороной. Возможно, размышлял Джахан, близость порой порождает слепоту, а расстояние способствует прозорливости.