Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира - Константин Александрович Образцов

и оказался сражен женской рукой, что по меркам времени, когда создавалась поэма, было сущим бесчестием, но все же перед смертью он славно сражался, совершил немало подвигов, был пленен лично могущественным королем и обезглавлен в итоге легендарным клинком убитого им героя. Это как минимум формально уравнивает его, «храбрейшего меж мужами», с Зигфридом, но на самом деле он явно превосходит его в героическом масштабе личности: Зигфрид умер за оскорбление, нанесенное в женской ссоре, а Хаген — за короля.

«Песнь о Нибелунгах» знаменует становление зрелой патриархально-военной культуры, с ее сакрализацией войны, нравственным абсолютом воинского героизма и преданностью вождю как главной добродетелью. Примерно в это же время создаются «Песнь о моем Сиде», где герой громит крепости мавров и присоединяет к испанской короне их земли, и французская «Песнь о Роланде», в которой рыцарь обрек на гибель и себя, и дружину почти буквально за веру, царя и отечество. Но только в «Песне о Нибелунгах» так ярко проявлен этот драматический переход между системами ценностей: вполне реальный интриган Хаген убивает сказочного богатыря Зигфрида и сам становится тем главным героем, чья смерть завершает поэму.

Королям больше не нужны идеальные герои-драконоборцы, а вот преданные вассалы, способные на любую подлость ради своего господина, востребованы куда более.

Пески времени немного припорошили «Песнь о Нибелунгах», но не скрыли до конца. Ее второе пришествие в мировую культуру состоялось в 1757 году, когда великую эпическую поэму открыл для читающей публики швейцарский литературовед Иоганн Якоб Бодмер. Эта публикация произвела огромное впечатление и пробудила большой интерес к древнегерманским мифам, что оказало значительное — и увы, во многом впоследствии роковое! — влияние на художественную и общественную культуру Германии. Немецкие романтики начала XIX в. увидели в средневековом эпосе удивительную поэзию, волшебство образов, очарование тайны: заколдованные клады в туманных пещерах, драконы, воинственные и прекрасные девы-валькирии на потусторонних зачарованных островах — то исключительное, что было важной частью их новой эстетики. В начале 1800 года Новалис представляет роман «Генрих фон Офтердинген» о средневековом рыцаре-поэте, возможно, авторе «Песни о Нибелунгах». Шиллер и братья Гримм ищут народный дух, вдохновляясь старинным фольклором. Эрнст Теодор Амадей Гофман тоже обращается к историям легендарных средневековых поэтов в гротескной новелле «Состязание певцов». Позже романтизм германской мифологии вдохновил Генрика Ибсена на создание в 1857 году драмы «Воители в Хельгеланде», а Рихарда Вагнера — на его знаменитую оперную тетралогию «Кольцо Нибелунга», над которой он работал более четверти века, с 1848 по 1874 годы. Популярность этого эпического музыкального полотна была так велика, что ее отголоски можно и поныне услышать даже в названиях производственных фирм современной Германии: так, ставший широко известным сегодня оружейный — военный! — концерн «Рейнметалл», основанный в 1889 году, очевидно перекликается своим названием с первой частью оперы Вагнера — «Золото Рейна».

Лист из от «Оксфордской» рукописи Кентерберийских рассказов, 1440 г.

Если очарование фантастического откликнулось в эстетике немецкого литературного и музыкального романтизма, то вполне реальный воинственный дух и культ преданности вождю отозвались почти столетием позже в творениях совсем других деятелей.

Четыре портрета актеров из спектакля «Гибель богов». Ок. 1897 г. — до 1902 г.

Французский лингвист и философ Жорж Дюмезиль в работе «Мифы и боги германцев» писал: «Третьему рейху не пришлось создавать свои основополагающие мифы: быть может, наоборот, это воскрешенная в XIX веке германская мифология придала свою форму, свой дух, свои установления — измученной Германии, которую небывалые беды сделали изумительно податливой».

Можно только представить, как откликалась яростная и вдохновляющая поэзия «Песни о Нибелунгах» в сердцах белокурых мальчишек Веймарской Германии и их отцов, носивших в душе горечь военного поражения и политического унижения Версальского договора. Они вдруг узнали, что их предки — великие воины древнего мира, и что на том основании весь теперешний мир обязан им покориться. Все стало на свои места, и они с готовностью приняли, что истинный смысл их доселе серой обыденной жизни — геройская смерть, что высшая добродетель — доблесть в бою, а честь — преданность вождю и народу, крови и почве[80]. Движение фёлькише сделало «народность» основой романтизированного национализма и фантастической концепции расового превосходства тех, кто вдруг осознал себя новыми нибелунгами, наследниками старинных героев и кладов. Древнегерманские руны составили символику нового времени, а абсолютная преданность и послушание стали основой идеологических конструкций германского фашизма наряду с нордической расовой теорией; достойный храбрейшего Хагена лозунг «Моя честь зовется верность» украсил рукояти новых мечей — кинжалов членов СС.

Всего несколько лет — и вот уже нация, давшая миру Баха, Гёте, Бетховена, Шиллера, Гофмана в мессианском бреду с единодушным энтузиазмом принимает идею своей этнической исключительности, одобряет преследование инакомыслящих, сожжение книг, расовый геноцид и натиск на Восток[81] с планом «Барбаросса», названным в честь средневекового короля и полководца, современника автора «Песни о Нибелунгах».

Умберто Эко в эссе «Вечный фашизм» среди его характерных признаков указывает культ традиции, перманентной войны против всех и тот образец героизма, который очевидно явился в ХХ век прямиком из XII-го:

«Культ героизма непосредственно связан с культом смерти <…> Нормальным людям говорят, что смерть огорчительна, но надо будет встретить ее с достоинством. Верующим людям говорят, что смерть есть страдательный метод достижения сверхъестественного блаженства. Герой же фашизма алчет смерти, предуказанной ему в качестве наилучшей компенсации за героическую жизнь. Герою фашизма умереть невтерпеж. В героическом нетерпении, заметим в скобках, ему гораздо чаще случается умерщвлять других».

Умберто Эко проницательно замечает, что наличия в обществе и одной из перечисленных им характеристик фашизма достаточно, чтобы начала «конденсироваться фашистская туманность». Добавим, что едва только этот туманный конденсат появляется в воздухе, как сразу где-то на периферии культурной памяти начинают звучать величественные аккорды оперы Вагнера или строки на средневерхненемецком — настолько сильны и привлекательны образы безукоризненной воинственной мужественности, созданные на основе древних германских легенд и навеки застрявшие в коллективном бессознательном человечества. Несущие огненный шквал и погибель вертолеты в фильме Копполы «Апокалипсис сегодня» летят над горящими деревнями под грозно-торжественный «Полет валькирии»; и даже в совершенной вульгарности квазикультуры БДСМ тема садизма связана со стилистикой фашистской Германии — так сильно пропитана культом насилия и маскулинности ее эстетика, вдохновленная германскими мифами.

Культуру и литературу стоит изучать хотя бы затем, чтобы понимать: очарованность образом прошлого, а уж тем более попытки построить на его основе модель будущего — дело опасное и чреватое роковыми последствиями. Искусство, общественное устройство и ценности