Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

настоем, сухонький старец-монах.

– Где аз? – слабым хриплым голосом вопросил Туряк.

– В монастыре Печерском ты, боярин, – ответил старик. – Слава Всевышнему, очнулся. Двадцать дней меж жизнию и смертию провёл ты. Но топерь, Бог даст, на поправку пойдёшь. Здорово ж тебя зацепили.

– Да попался поганым под руку невзначай.

– Оно тако. А холоп твой, боярыня сказывала, убёг.

– Господь с ним, отче. Воды дай испить.

С жадностью сделав несколько больших глотков, Туряк откинулся на подушки.

Через некоторое время раздался тихий скрип двери, и в келью вошла в тёмном платье со свечой в руке Евдокия. Видя, что муж пришёл в себя, она улыбнулась, села у его изголовья и заговорила:

– Уж не чаяла, любый мой, в памяти тебя зреть, говорити с тобою. Храбр мой! Един супротив десятка поганых ворогов бился! Двоих аль троих зарубил! Славу петь тебе будут.

«Токмо баба может глупость подобную измыслить! – думал со злобой Туряк. – Хоть бы убралась, очи не мозолила!»

После, когда Евдокия удалилась, он в молчании уставился в потолок и внезапно вспомнил о Марии. Нет, не случайно не далась она ему в руки, не случайно выпорхнула птичкой – то Бог не позволил ему створить грех. И Азгулуй и торки тут ни при чём, зря он тогда вскипел. В наказанье за лиходейство наслал Господь на него раны тяжкие, и надобно ему теперь покаяться пред Богом, надобно отмолить, выпросить у Всевышнего прощение за преступленье своё.

И зачем, для чего нужна была ему эта девица? – удивлялся Туряк сам себе. Жила бы, любила, рожала детей, радовалась – зачем ворвался он в её жизнь, ради чего сгубил её счастье и свою душу?!

С трудом поднявшись с постели, Туряк повалился на колени перед образами, прошептал: «Спаси, Боже!» – и без сил рухнул на пол.

Два обеспокоенных монаха с трудом подняли его на руки и уложили обратно в постель.

Спустя несколько дней к боярину явился сам великий князь Святополк. Узрев его строгое лицо, Туряк заёрзал на постели. Ох, как не хотелось ему отвечать на княжеские расспросы!

– Гляжу, поправляешься, боярин, – промолвил Святополк. – Это хорошо. Одного не разумею покуда: что ж за вороги на тебя напали? Половцы, аль торчины? Каким ветром занесло их на шлях Северский?

– Один Бог то ведает, княже, – с тяжким вздохом ответил Туряк. – Вроде торчины то были по говору.

– Может, и так. Одно ведай, боярин. Азгулуй к Шарукану на Дон подался. Как мыслишь, отчего ушёл он от нас?

– Откуда ж знать мне, какой бес ему в голову ударил? – Туряк повёл плечами и застонал от боли.

– Вот и я не знаю, – в раздумчивости нахмурил чело Святополк, подымаясь со скамьи. – Подлечишься, приходи. Думу думать будем.

…В тот день Туряк целый час стоял на коленях, шептал молитвы, каялся, плакал и клялся, что искупит свои грехи.

После он велел привезти в Печеры, к игумену Иоакиму, воз серебра, за что монахи слёзно благодарили его и везде в Киеве только и говорили, сколь боголюбивый и милостивый боярин лечился у них в монастыре от тяжких ран.

Глава 65

Струг с алым парусом замедлил ход и, покачиваясь на волнах Трубежа, причалил к вымолам[178] переяславской гавани. Спустили на берег сходни. Немолодая невысокая жёнка в чёрных одеждах, поддерживаемая двумя слугами, осторожно сошла на землю. Оглядевшись, быстро засеменила она, подобрав долгий подол, к крепостным строениям.

Не узнать было в этой сгорбленной женщине с изрытым морщинами, обветренным, коричневым от загара лицом бывшую княгиню Гиду. И хотя в больших чёрных глазах по-прежнему скользила надменность, и хотя гордо вздёргивала дочь короля Гарольда вверх голову в чёрном плате, всё же во всём: в фигуре, в движениях, хоть и торопливых, – чувствовалась усталость.

Возле Епископских ворот она остановилась, вытерла с чела пот, закашлялась, после чего осмотрелась по сторонам, тяжко вздохнула и приказала гридню-стражу доложить о своём прибытии. Вскоре старую княгиню бережно посадили в крытый возок, запряжённый тройкой вороных коней, и доставили на княжеский двор.

И вот они уже сидят вдвоём в длинной палате, увешенной майоликовыми щитами, секирами и коврами на стенах. Мономах тоже облачён в чёрное платно, он носит траур по своей давеча скончавшейся второй супруге. Гида пьёт из обитой серебром чаши чистую ключевую воду, говорит тихо, неторопливо, по сухим устам её скользит вымученная улыбка.

– Вот, князь, исполнила я обет свой. Посетила Святую землю. Побывала у Гроба Господня, свечки поставила за тебя, за сынов наших, за дочерей. Чудо великое довелось мне лицезреть в Великую субботу, пред Пасхой. Как огонь Благодатный возникает внезапно на Гробе Господнем, сам по себе, чудесным образом.

Удобней устроившись на скамье, Гида с восторженным блеском в глазах с упоением принялась рассказывать:

– Во храме Воскресения Господня, окрест святой часовни Кувуклии, народу собралось неисчислимо. Больше греки да арабы, хотя и франки были, и иудеи, и немцы, и армяне. Во храме народ сей ведёт себя ужасно: кричат, скачут, яко бесом одержимые, и вообще шумят. Дико, страшно было на сие взирать. После сказали мне сёстры-монахини, что то они тако молятся. Если же не будут шуметь да скакать, то, по их понятиям, и огонь Благодатный не сойдёт. Но как токмо появляется перед Кувуклией Иерусалимский патриарх, так тотчас толпа стихает и царит во храме до появления Благодатного огня полная тишина.

Сначала идёт крестный ход, обходит трижды храм с великим множеством хоругвей. После останавливается патриарх перед Кувуклией, перед запертой и запечатанной дверью в Гроб Господень. Патриарх в полном облачении, служки снимают с него митру, саккос и омофор. Остаётся патриарх в одном подризнике. Люди от властей, посланные королём иерусалимским Балдуином, осматривают патриарха, нет ли при нём чего возгореть способного, ощупывают с головы до пят. Потом срывают с двери часовни ленты с печатями и впускают патриархов Иерусалимского и Армянского внутрь церкви. До того, во время хода крестного, Армянский патриарх со своей паствой стоит с левой стороны Кувуклии.

И ещё некоторых священников пускают внутрь часовни. Священники сии по знаку патриарха тушат Божественный огонь на ложе Живоносного Гроба, а такожде забирают с Гроба то, что приуготовлено было там к принятию сего огня. Такожде входят в часовню несколько слуг, кои потом выносят обоих патриархов с Благодатным огнём. И как токмо они войдут, двери часовни запирают.

В часовне сей два помещения: первое – придел Ангела, второй же – самый Живоносный Гроб Господень – пещера. И вовнутрь пещеры входит один токмо Иерусалимский патриарх, Армянский же и прочие иже с ним остаются в приделе Ангела.

Закрыли