Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

«И заняли они мой дом…»

И заняли они мой дом, а я ушел оттуда,Они глазами хлопали, а я хлестал верблюда,

Я и не думал их дразнить, но эти забиякиУ дома лаяли всю ночь, как на луну собаки.

«Жизнью клянусь…»

Жизнью клянусь: мне уехавшие завещалиНезаходящие звезды великой печали.

И говорил я, пока эта ночь продолжалась:«Где седина долгожданного дня задержалась?

Разве подрезаны крылья у звезд, что когда-тоТак торопились на запад по зову заката?»

«Приветствуй становище…»

Приветствуй становище ради его обитателей,Рыдай из-за девы, а камни оплакивать — кстати ли?

Красавицу Хинд испугала моя седина,Она, убегая, сказала мне так: «Я — луна;

Уже на висках твоих утро забрезжило белое,А белое утро луну прогоняет несмелую».

Но ты не луна, возвратись, а не то я умру,Ты — солнце, а солнце восходит всегда поутру!

«О туча, ты любишь Зейнаб…»

О туча, ты любишь Зейнаб? Так постой,Пролейся дождем, я заплачу с тобой.

Зейнаб, от меня ты проходишь вдали,Ресницы, как тучи, клоня до земли,

Ты — праздник шатра, если ты под шатром,Кочевника свет, если едешь верхом.

Звезда Скорпиона в груди у меня.Полярной звездой среди белого дня

Стою, беспощадным копьем пригвожден,Твоими глазами в бою побежден.

Я в помыслах тайных целую тебя,Души несвершенным грехом не губя;

Никто не сулит воздаяния мне,За мной не следит соглядатай во сне;

Во сне снарядил я в дорогу посла,С дороги он сбился, но весть мне была:

«В походе откроется счастье глазам.Верблюдом ударь по зыбучим пескам,

Хоть месяц — что коготь, хоть полночь — что лев,На сумрак ночной напади, осмелев!»

Пустыня раскинулась передо мной,Волнуясь, как море, заросшее в зной.

И в полдень очнувшийся хамелеонВзошел на минбар; был заикою он,

И речь не слетала с его языка,Пока он не слышал подсказки сверчка.

Устал мой верблюд джадилийский{238} в пути,Не мог я людей ат-тандуба найти.{239}

«Я множество дорог…»

Я множество дорог оставил за спиною,И плачут многие, разлучены со мною.

Судьба гнала меня из края в край вселенной,Но братьев чистоты любил я неизменно.

Друзьями стали мне года разлук с друзьями.О расставания, когда расстанусь с вами?

«Восковая свеча золотого отлива…»

Восковая свеча золотого отливаПред лицом огорчений, как я, терпелива.

Долго будет она улыбаться тебе,Хоть она умирает, покорна судьбе.

И без слов говорит она: «Люди, не верьте,Что я плачу от страха в предвиденье смерти.

Разве так иногда не бывает у вас,Что покатятся слезы от смеха из глаз?»

«Скажи мне, за что…»

Скажи мне, за что ты не любить моей седины,Постой, оглянись, я за нею не знаю вины.

Быть может, за то, что она — как свечение дня,Как жемчуг в устах? Почему ты бежишь от меня?

Скажи мне: достоинство юности разве не в том,Что мы красотой и приятностью внешней зовем,—

В ее вероломстве, ошибках, кудрях, что черны,Как черная доля разумной моей седины?

«Я получил письмо…»

Я получил письмо, где каждой строчки вязьЖемчужной ниткою среди других вилась.

«Рука писавшего, — промолвил я, — как туча:То радость, то беду она сулит, могуча.

Как письменами лист украсила она,Когда ее дожди смывают письмена?»

«Повелевающий высотами земными,—Так отвечали мне, — как хочет правит ими».

Величье подвига великих не страшит.Из доброты своей извлек Абу-ль-Вахид{240}

Счастливый белый день, и черной ночи строки{241}Легко украсили простор его широкий.

«Горделивые души склонились к ногам…»

Горделивые души склонились к ногамБеспощадных времен, угрожающих нам.

Даже капля единая слезного ядаОпьяняет сильнее, чем сок винограда.

О душа моя, жизни твоей не губя,Смерть не тронула крыльями только тебя.

Поражают врага и копьем тростниковым.{242}Сердце кровоточит, уязвленное словом.

Подгоняя своих жеребят, облакаШли на копья трепещущего тростника,

Или то негритянки ходили кругами,Потрясая под гром золотыми жезлами?

Если кто-нибудь зло на меня затаит,Я, провидя коварство, уйду от обид,

Потому что мои аваджийские кони{243}И верблюды мои не боятся погони.

«Кто купит кольчугу?..»

{244}

Кто купит кольчугу? По кромке кольчуга мояТверда и подобна застывшему срезу ручья.

Кошель за седлом, где в походе хранится она,—Как чаша, которая влаги прохладной полна.

Расщедрится кесарь и князю пошлет ее в дар.Владельцу ее смертоносный не страшен удар.

Он сердцем влечется к струящимся кольцам ееИ пить не желает: ее красота — как питье.

Меня заставляет расстаться с кольчугой моейЖеланье одаривать хлебом голодных людей.

«Она и в знойный день…»

Она и в знойный день была как сад тенистый,Который Сириус поит водою чистой.

Я приоткрыл суму с кольчугою моей,Что всадника в седле на перст один длинней.

Увидела она кольчугу и сначалаСережки из ушей и золото бросала,

Потом запястья мне и кольца принесла.Кольчуга все-таки дороже мне была.

Отец твой мне сулил своих верблюдов стадоИ лучшего коня, но я сказал: не надо.

Мужчине продал бы — и то кольчуге срам.Неужто женщине теперь ее продам?

Хотела опоить вином темно-багряным,Чтоб легче было ей кольчугу взять обманом.

Я не пригубил бы и чаши тех времен,Когда своей лозой гордился Вавилон.

Ресницы подыми, весна уже в начале,И голуби весны окрест заворковали.

Мне самому еще кольчуга по плечу,Когда я пастухам на выручку лечу.

Сулейму бедную одна томит остуда,Что ни жиринки нет в горбу ее верблюда.

Забудь о нем и взор на мне останови:Я вяну, как побег. Я гибну от любви.

Она пугливее и осторожней лани,Убежище ее — в тенистой аладжане{245}.

Когда от Йемена к нам облака идут,Найдет обильный корм на пастбище верблюд.

«Я знаю, что того…»

{246}

Я знаю, что того, кто завершил свой путь,Нельзя ни пением, ни воплями вернуть.

Мне весть печальная, услышанная ныне,Как радостная весть о новой благостыне.

Кто может мне сказать: голубка средь ветвейПоет о горестях иль радости своей?

Источен щит земли могилами, и надоСчитать их множество с возникновенья ада{247}.

Да будет легок шаг идущего! ПокойТела истлевшие вкушают под стопой.

Хоть наших пращуров и след исчез мгновенный,Не должно оскорблять их памяти священной.

Пускай по воздуху пройдет твоя тропа,Чтоб гордо не топтать людские черепа.

В иной могиле смерть двух мертвецов сводила,И радовалась их различию могила.

Но где один костяк и где другой костяк,Спустя столетие не различить никак.

Созвездья севера поведать нам попросим —Как много повидать прохожих довелось им,

В который раз они зардели в горней мгле,Указывая путь бредущим по земле?

Изнеможение земная жизнь приносит,И я дивлюсь тому, кто долголетья просит.

Печаль в тот час, когда несут к могиле нас,Сильнее радости в наш изначальный час.

Для вечной жизни мы сотворены из глины,И наша цель не в том, чтоб сгинуть в час кончины:

Мы только дом труда меняем все подрядНа темный дом скорбей иль светлый дом отрад{248}.

Смерть — это мирный сон, отдохновенье плоти,А жизнь — бессонница, пристрастная к заботе.

Воркуйте, голуби{249}, и пусть ваш хор сулитОсвобождение от горя и обид.

Благословенное вас молоко вскормило,В надежном дружестве благая ваша сила.

Вы помните того, кто был еще не стар,Когда в могильный мрак сошел Йад ибн Низар{250}.

Пока вы носите на шее ожерелье,Вам, голуби, милей не горе, а веселье.

Но песни счастья — прочь, и украшенья — прочь!Одежды черные пусть вам одолжит ночь,

И, в них на сборище печальное отправясь,Вы причитайте в лад рыданиям красавиц.

Рок посетил его, и завершил свой кругМудрец Абу Хамза, умеренности друг,

Муж, потрудившийся для толка Нуамана{251}Успешной, чем Зияд{252} с его хвалою рьяной.

Великий златоуст, он мог бы силой словПреобразить в ягнят кровелюбивых львов.

Правдиво передав священные сказанья,Он заслужил трудом доверье и признанье.

Отшельником он жил, в науки погружен,Хадисы{253} древние умом поверил он

И, над писанием склоняясь неустанно,Опустошил пером колодец свой стеклянный.

Он видел в золоте приманку суеты,И не могло оно привлечь его персты.

Ближайшие друзья Абу Хамзы, вы, двое,Прощание как снедь возьмите в путь с собою.

Слезами чистыми омойте милый прах,Могилу выройте в сочувственных сердцах.

На что покойному халат золототканый?Да станут саваном страницы из Корана!

Пусть восхваления идут за мертвым вслед,А не рыдания, в которых смысла нет.

Что пользы — горевать! Уже остывшей плотиВы никаким путем на помощь не придете.

Когда отчаяньем рассудок помрачен,На средства мнимые рассчитывает он.

К молитве опоздав, так Сулейман{254} когда-тоСвоих коней хлестал, унынием объятый,

А он, как сура «Сад»{255} нам говорит о нем,Для духов и царей был истинным царем.

Не верил людям царь и сына счел за благоПредать ветрам, чтоб те его поили влагой.

Он убедил себя, что день судьбы настал,И сыну своему спасения искал,

Но бездыханный прах судьба во время оноПовергла на ступень родительского тропа.

В могиле, без меня, лишенному забот,Тебе, мой друг, тяжел земли сыпучий гнет.

Врач заявил, что он ничем помочь не может.Твои ученики тебя не потревожат.

Горюющий затих и понял, что сюдаНе возвратишься ты до Страшного суда.

Кто по ночам не спал, заснул сегодня поздно,Но и во сне глаза горят от соли слезной.

Сын благостной семьи, без сожалений тыПокинул шлюху-жизнь у гробовой плиты.

Переломить тебя и смерть сама не в силе.Как верный меч в ножнах, лежи в своей могиле!

Мне жаль, что времени безумный произволСмесит в одно стопы и шеи гордый ствол.

Ты с юностью дружил. Она была готоваУйти, но друга ты не пожелал другого,

Затем, что верности нарушить ты не мог,А верность — мужества и доблести залог.

Ты рано дни свои растратил дорогие.Уж лучше был бы ты скупее, как другие!

О уходящие! Кто в мире лучше вас?И кто достойнее дождя в рассветный час,

Достойнее стихов, исполненных печали,Что смыть бы тушь могли, когда б слезами стали?

Сатурн свиданию со смертью обречен,Хоть выше всех планет в круговращенье он.

Дыханье перемен погасит Марс кровавый,На небе высоко встающий в блеске славы,

Плеяды разлучит, хоть был до этих порЕдинством их пленен любующийся взор.

Пусть брат покойного своим врагам на завистьЕще сто лет живет, с великим горем справясь,

Пусть одолеют скорбь в разлуке сыновьяИ раны заживят под солнцем бытия!

Когда из моря мне напиться не хватило,Бессильна мне помочь ручья скупая сила.

Как разрушению подвержен каждый дом —И свитый голубем, и сложенный царем,

Мы все умрем равно, и не дворца громадой,А тенью дерева довольствоваться надо.

По воле суеты не молкнет спор, и вотОдин приводит зло, другой к добру зовет.

Но те хулители, смущающие ближних,—Животные, чья плоть бездушна, как булыжник.

Разумен только тот, кто правде друг и брат,Кто бытию не лжет, несущему распад.

«Тебе, рыдающий…»