Сон № 9 - Митчелл Дэвид

Моего сына убили, чтобы продать его органы чрезвычайно богатым отчаявшимся родителям из японской элиты. Внутренний рынок приносит самые большие доходы, потому что заинтересованные родители заплатят любые деньги за органы японского происхождения, но экспорт в Восточную Азию, Северную Америку и Россию тоже очень велик. Детей и женщин, которые попадают в бордели, в конце концов убивают ради органов. На диске, вложенном в конверт, содержатся списки имен, фотографии и анкетные данные тех, кто возглавляет эту организацию; представителей судебной власти, которые защищают их; хирургов, которые выполняют грязную работу; политиков, которые прикрывают их; бизнесменов, которые отмывают их деньги; а также таможенников и курьеров, которые осуществляют перевозку органов.

Завтра второе октября. В этот день я сделаю публичное заявление и передам эти сведения своим людям в полиции и средствах массовой информации. Случится одно из двух: либо в СМИ поднимется шум, а политическую и общественную жизнь Японии сотрясет невероятный скандал, волны которого прокатятся от больниц Кюсю до здания парламента; либо меня убьют те, кого я хочу разоблачить. В этом случае копии диска и мое письмо будут отправлены тем, кого я выбрала по самым разным причинам.

Поймите: у вас в руках письмо покойницы. Мне не удалось отомстить мерзавцам, которые похищают женщин и детей, чтобы разобрать их на органы. Я всецело полагаюсь на вас. Действуйте осмотрительно, так, как велит вам ваша совесть. Я уже ничего посоветовать не могу – моя отчаянная попытка оказалась безуспешной. Якудза – это девяносто тысяч человек, государство в государстве. Если вы просто обратитесь в полицию, то подпишете себе смертный приговор. Вы получили козырную карту, хотя и не собирались вступать в эту чрезвычайно опасную игру. Но ради успокоения души Эйдзи Матани, моего безвинно убитого сына, и душ бесчисленных жертв, прошлых, настоящих и будущих, я заклинаю вас действовать.

Очень прошу вас. Кодзуэ Ямая

Почему я? У нас с ее сыном одно и то же имя, из одинаковых иероглифов: «эй» – чары, «дзи» – мир. Я никогда раньше не сталкивался с таким сочетанием, но не может быть, чтобы Кодзуэ Ямая включила меня в список доверенных лиц только из-за этого совпадения. Перебираю воспоминания о нашей первой встрече, ищу хоть какую-то подсказку, но так ничего и не нахожу.

И выяснить это уже невозможно.

Я кричу вниз:

– Матико? Сегодня в газетах есть какие-нибудь скандальные новости?

– А что? – говорит Матико. – Ты разве не знаешь?

– О чем?

Матико читает заголовок на первой странице:

– «ПРИСТУП ОТКРОВЕННОСТИ ВЛИЯТЕЛЬНОГО ПОЛИТИКА: „Я НЕ БЕРУ ВЗЯТОК!“ КОЛЛЕГИ ПОТРЯСЕНЫ ЧЕСТНОСТЬЮ МИНИСТРА!»

Выдавливаю улыбку и закрываю дверь. Итак, Кодзуэ Ямая погибла. Мне очень жаль эту измученную женщину, которая приходила ко мне в обитель сказок. Но ввязываться в это дело глупо. Хранить диск у себя – самоубийство. Я кладу его в тот уголок своего жилища, куда заглядываю реже всего, – в коробку презервативов под кучей носков; пусть лежит, пока я не придумаю, что с ним делать. Если ни сегодня, ни завтра мне в голову не придет стоящего решения, лучше всего будет бросить диск в реку и надеяться, что кто-нибудь другой окажется мудрее и храбрее меня. В смятении представляю, как все мы, жалкие трусишки, выстраиваемся рядком на мосту и дружно выбрасываем диски в реку. Меняю воду для Кошки, включаю вентилятор, расстилаю футон и пытаюсь уснуть. Я не спал уже двадцать часов, но госпожа Ямая не выходит у меня из головы. Похоже, мне предстоит странная неделя. Я уже ощущаю ее железную хватку. Глухие удары пульса. Несокрушимое копье разит непробиваемый щит.

Прихожу на работу. Вторник на последнем издыхании. Пока надеваю поварской фартук и белую бандану, рождается среда. Группа таксистов, отработавших смену, заказывает огромное количество пиццы, будто для корпоративной вечеринки, и девяносто минут я работаю без передышки. Наш коротковолновый приемник перескакивает с частоты на частоту, как ему заблагорассудится, попадает на станции, вещающие на китайском, испанском и еще каких-то языках.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Ого, даже на тагальском, мэн, – заявляет Дои. – Стратосферный эфир сегодня ночью гиперчист, мэн. Носом чую.

В ожидании, пока геенна разрешится от бремени его пиццей, он сидит в загончике и курит самокрутку. Трет себе глаз:

– Миякэ, мне что-то попало вот сюда, в самый уголок. Дай зубочистку, а, мэн?

Игнорируя дурные предчувствия, передаю зубочистку.

– Спасибо.

Дои зубочисткой оттягивает веко вниз.

– Бесполезно. Может, ты глянешь? Кажется, в глаз мошка влетела.

Я подхожу и приглядываюсь. Вдруг Дои чихает, дергает головой, и зубочистка вонзается в глазное яблоко. Мне в лицо бьет тугая струйка белой жидкости.

– Ой! – визжит Дои. – А-а-а! Вот так всегда!

Я замираю как вкопанный, не в силах поверить, что действительность может быть так нелепа. В окошечке появляется Сатико. Я бессвязно бормочу, но она мотает головой, и я замолкаю.

– Купиться раз – это простительно, Миякэ, но дважды купится только простофиля. Дои, если ты потратишь впустую еще хоть одну упаковку сливок для кофе, я вспомню, что я – госпожа Помощник управляющего, и урежу тебе жалованье. Я не шучу.

Дои посмеивается, и я понимаю, что меня снова провели.

– Слушаю и повинуюсь, командирша.

Сатико взывает к неким высшим силам над нашей геенной:

– Это что, моя карма – быть надзирательницей в психушке, жизнь за жизнью, снова и снова, пока не сделаю все как надо? Миякэ, двойной «Титаник», толстый корж, двойная порция акульего мяса.

Я кладу в коробку пиццу для Дои. Он удаляется с победоносным видом. Я размышляю о письме госпожи Ямаи. Томоми проскальзывает в загончик на один из своих бесконечных «кофейных перерывов», рассказывает про свою бурную жизнь (ее любимая фраза) и спрашивает, уверен ли я, что Аи не имитирует оргазм, когда мы занимаемся сексом, потому что, например, когда у самой Томоми был роман с господином Нероном, ей нередко приходилось имитировать бурную страсть, ведь в постели мужчины такие неуверенные в себе. Томоми действует на меня, как тарантул в трусах. Она подпиливает себе ногти и настойчиво требует ответа. Меня в какой-то степени спасает внезапно залетевшая к нам оса размером с игрушечный вертолет. Томоми визжит: «Убей ее! Убей!» – убегает за прилавок и захлопывает окошечко. Целую минуту оса с жужжанием нарезает круги по пекарне, изучающе поглядывая на меня фасеточными глазами, и приземляется на Лаос. Я краем глаза слежу за пиццей, не могу сосредоточиться, но лучше уж оса за компанию, чем Томоми. Забираюсь на тумбочку у стены и накрываю Юго-Восточную Азию пластмассовой коробкой. Оса гудит пронзительным трубным гласом и пытается пробить дыру в пластмассе. Меня вдруг охватывает нестерпимый зуд, и вместо того, чтобы временно запереть осу в переносную темницу и потом выпустить, я нервно сдвигаю коробку к отверстию вытяжки в стене. Трубный глас смолкает с едва слышным хрустом.

– Последний киногерой[209], – замечает Онидзука, теребя гвоздик в нижней губе.

Он всегда возникает из ниоткуда, будто призрак, а говорит так тихо, что мне чуть ли не приходится читать по губам. Он кивает в сторону геенны, где лежит пицца, в ожидании, когда ее упакуют.

– Это «Эскимос Квин»[210] для Ка-дэ-дэ[211]? Если доставлю холодную, клиенты меня дерьмом обольют.

Окошечко приоткрывается.

– Убил? – спрашивает Томоми в щелку.

– С осой все в порядке, – отвечает Онидзука. – А вот Миякэ порубило в фарш, когда он пытался удрать от нее через вытяжку.

Томоми картинно заходится смехом, стараясь меня поддеть. Онидзука берет коробку с пиццей и молча выходит. Минуту спустя возвращается Дои – между прочим, вчера он прихрамывал на левую ногу, а сегодня подволакивает правую, – и Томоми рассказывает ему про осу. Наркоторговец и королева зла принимаются обсуждать, виновен ли я в убийстве живого существа.