Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир - Фрэнсис Вейнс

двое неуклюжих, как он называл своих сестру и шурина в письме к брату Леопольду, справились, и даже Людовик XVI преодолел свое сексуальное отвращение. В апреле 1778 года Мерси-Аржанто ликовал по случаю отсутствия revolution mensuelle[327] у Марии-Антуанетты. Королева наконец-то беременна!

Разумеется, оставить беременность королевы на волю случая было невозможно. Вот как писал об этом своей эрцгерцогине Мерси-Аржанто: «Первый врач и акушер уже две недели ночуют в комнате рядом с покоями королевы. Для королевского ребенка уже пригласили четырех nourrices, кормилиц, но только после родов будет решено, кто из них будет кормить грудью, а остальные три пойдут в запас на случай проблем. Люди проявляют огромный интерес к беременности королевы. В Версале собралось более 200 человек, которые обычно живут в Париже».

Роды королевы – событие публичное, все члены семьи и двора должны свидетельствовать, что ребенка не подменили сразу после родов. Следить за ними Мария-Антуанетта поручила своему гувернеру Вермонду. 19 декабря 1778 года, когда Вермонд объявил: «La reine va accoucher!»[328] – в коридорах началась настоящая давка. Если верить мадам Кампан, ажиотаж был настолько велик, что думали даже убрать мебель в спальне Марии-Антуанетты. Вокруг кровати королевы толпилось столько людей, что не каждому удавалось пошевелиться. Некоторые пытливые натуры даже забрались на камин, чтобы получше разглядеть роды.

В тот же день Мария-Антуанетта родила первую дочь en plein public[329]. Девочку назвали Марией Терезией в честь бабушки.

Но, разумеется, появление первого ребенка в королевской семье не смогло утихомирить сплетни о развратной жизни Марии-Антуанетты. В декабре 1775 года королева уже жаловалась на «эпидемию сатирических песен. […] Меня не щадят, открыто заявляя, что я люблю как женщин, так и мужчин». По мнению королевы, рифмы «звучат настолько примитивно, что не могут иметь никакого успеха». Но королева ошибалась. Народ снова и снова «узнавал» о предполагаемых сексуальных скандалах Версаля, в которых Марии-Антуанетте каждый раз отводилась главная роль. И хуже всего было то, что постепенно общество начинало верить в эту клевету. Марию-Антуанетту называли l’Autrichienne[330], дочерью заклятого врага – Австрии. Историк Роберт Дарнтон полагал, что причина появления подобных памфлетов – «низкий уровень просвещения», то есть сопротивление, исходящее не от «разумных», а от низших слоев общества.

Сатирические тексты, так называемые bon mots, свелись к чистой кампании ненависти, которая не обошла и короля. Генерал-лейтенант полиции Жан-Шарль-Пьер Ленуар называл их авторов des excrements de la littérature[331], но не мог воспрепятствовать продаже тысяч брошюр из-под полы, а то и в кафе. Доходило то того, что люди в качестве заработка заучивали памфлеты, а затем обходили Пале-Рояль, пересказывая их вслух.

Тексты многочисленных песен, ходивших по Парижу, говорили сами за себя. В одной из них пелось: «Людовик, если ты хочешь увидеть, как выглядит бастард, рогоносец и шлюха, посмотри в зеркало, и вдобавок ты увидишь королеву и свою дочь». В памфлете «Любовная колесница Туанетты» (Les Amours de Chariot et Toinette), опубликованном в 1779 году, королеву называли jeune etfringante[332], а Людовика XVI изображали как tres Auguste, était mauvais fouteur[333]. В этом описании можно было прочесть сразу два смысла: король представал одновременно «императором» и «клоуном», но так или иначе оказывался «жалким ухажером, который ни на что не способен».

Париж тем временем вытеснял Версаль в сердцах и мыслях. Большая часть придворных каждый вечер выезжала в столицу, ночная жизнь которой задавала ритм, столь привлекательный для бомонда. Никто не желал прозябать в Версале вечера напролет, если можно было отправиться в Пале-Рояль, «храм разврата», где днем и ночью собирались распутники и гуляки, заезжие беспринципные авантюристы, бедные философы и знаменитые писатели, проститутки и придворные дамы, богатые банкиры и искатели приключений без гроша в кармане.

По словам баронессы д’Оберкирх, всем не терпелось сбежать в столицу Франции: «Мы вернулись в Париж в три часа ночи. Образовалась огромная пробка из карет… […] Там было столько горящих факелов, что все это напоминало шествие призраков, восставших из могил». Граф де Сегюр также отмечал, что Версальский дворец стал унылым местом. Древний режим Бурбонов достиг переломного момента: «Внешне мы отдавали дань уважения остаткам устаревшей системы. Снаружи здание еще выглядело нетронутым, и мы не подозревали, что фундамент уже покосился. Мы радовались недовольству старого двора и духовенства, их громкому неприятию духа нового времени. Мы аплодировали каждой республиканской постановке в наших театрах, приветствовали философские речи наших ученых и дерзкие стихи наших поэтов. […] В высшей степени забавно было преклоняться перед чем-то, будучи уверенным, что можно в любой момент подняться и уйти. И вот, ни разу не заглянув в будущее, мы одновременно наслаждались благами нашей аристократии и удовольствиями плебейской философии».

3

Изношенный до дыр

Машина замолкает. – Калонн пытается переломить ситуацию. – Недовольство французов. – От Генеральных штатов до Национального собрания. – Дворянство в трудном положении

После отставки Жака Неккера министры финансов сменяли друг друга с головокружительной скоростью. Жан-Франсуа Жоли де Флёри сумел только углубить долговую яму, оформив кредиты еще на 273 миллиона фунтов стерлингов. В октябре 1782 года Флёри дважды подавал в отставку. С третьего раза ему это удалось, и на замену ему пришел маркиз Анри Лёфевр д’Ормессон, но и он оказался не в состоянии потушить финансовый пожар. Маркиза уволили всего через семь месяцев. После него на должность назначают Шарля Александра де Калонна, графа д’Аннонвиля.

Калонн рассчитывал снизить непомерное долговое бремя за счет уравнивания налогов, но непредвиденные расходы никак не уменьшались. Например, в совершенно неподходящий момент вскрылось, что два младших брата короля пребывают в крайне плачевном финансовом положении. Граф де Прованс и граф д’Артуа совместными стараниями составили отчет о расходах на 27 миллионов фунтов стерлингов. Людовик XVI пошел на хитрость, выкупив и дворец Рамбуйе, и дворец Шуази, но казне не пошло на пользу, что общая их стоимость более чем вдвое превысила сумму, ежегодно выделяемую королевством на заботу о бедных.

Калонн прибегнул к проверенному предшественниками методу – кредитам. Но и это ничего не спасло: за три года Калонн занял 650 миллионов фунтов, сумма долга достигла почти тех же значений, что и во время войны с Британским королевством. Королевская машина грозила вот-вот остановиться. Избавляться от займов становилось все труднее,