Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

В Москве считали, что финны остались «по-видимому, очень довольны» итогами поездки в СССР. Однако в политических и хозяйственных кругах Финляндии вспыхнувший было энтузиазм быстро угас. После размещения ряда заказов весной 1932 г., наступила неизбежная пауза[992].

8 марта 1932 г.

4. – Об Эстонии (т.т. Крестинский, Стомоняков).

Предложить эстонцам уступить нам по вопросу о нейтралитете и в случае принятия этого предложения, согласиться удовлетворить другие требования эстонцев.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 91 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 8.3.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 1.

9 февраля 1932 г. и.о. наркома Н.Н. Крестинский обратился в Политбюро с запросом об изменении прежних директив в отношении переговоров с Эстонией о пакте ненападения. Крестинский просил разрешить НКИД немедленно подписать пакт о ненападении с Эстонией, положив в его основу не тексты советско-финляндского или советско-польского договоров, как предусматривалось политическим руководством СССР ранее, а условия подписанного 5 февраля пакта с Латвией. Продолжение ведения переговоров с Эстонией на прежней основе, считал Крестинский, «неудобно и невыгодно… потому, что по некоторым важным вопросам нам пришлось бы брать обратно предложения и уступки, которые мы делали на основании уступок, сделанных Польше и Финляндии». Он обращал особое внимание на то, что в Мирном договоре с Эстонией имелось обязательство безусловного нейтралитета, которого не было в соответствующих договорах с Финляндией (1920) и Польшей (1921). Крестинский просил принять постановление, разрешающее ему передать эстонскому посланнику Ю. Сельямаа предложение о заключении договора, совпадающего с содержанием советско-латвийского пакта ненападения[993]. Судьба обращения НКИД неизвестна (в протоколах Политбюро оно не получило какого-либо отражения), разрешение на изменение советской позиции в переговорах с Эстонией не было дано.

Между тем, эти переговоры застопорились, и в феврале на них не было достигнуто никакого прогресса. Отказ Таллина без промедления последовать примеру Хельсинки и Риги благоприятствовал польской дипломатии, отсрочившей подписание парафированного текста договора о ненападении с СССР до завершения советско-румынских переговоров. Эстонская сторона объясняла согласие Латвии подписать пакт с Москвой тем, что Риге были предложены исключительно выгодные условия пролонгации торгового договора[994], что не соответствовало действительности. 19 февраля К. Пятса на посту Главы государства сменил Я. Теемант, министром иностранных дел был назначен Я. Тыниссон, а его заместителем А. Геллат, которого в Москве считали самым антисоветски настроенным чиновником эстонского МИД. Перемены в правительстве Эстонии способствовали еще большему замедлению переговоров и вызвали в Москве убеждение, что Эстония вновь превращается в самую верную союзницу Польши и намерена активизировать свою политику в Прибалтике в интересах укрепления польского влияния[995]. Наибольшие трудности в советско-эстонских переговорах продолжала вызывать проблема нейтралитета и неучастия сторон во враждебных друг другу группировках. При этом эстонская сторона в предлагаемых ею проектах пыталась избежать зафиксированного в Тартуском мирном договоре широкого определения понятия «нейтралитет», на чем упорно настаивала Москва.

На следующий день после решения Политбюро о корректировке советской переговорной позиции М.М. Литвинов встретился в Женеве с министром иностранных дел Эстонии Я. Тыниссоном; 10 марта их беседа была продолжена. Тыниссону был поставлен вопрос: намерен ли он довести переговоры о пакте до конца и подписать его уже в Женеве. Министр пояснил, что такое желание у него есть, но в Женеве он не располагает необходимыми для этого документами, поэтому по возвращении в Таллин он даст соответствующие инструкции посланнику в Москве. Вместе с тем, Тыниссон отказался вести переговоры на основе советско-латвийского пакта и, в частности, не соглашался на предложенный в нем способ решения вопроса о нейтралитете. В Мирном договоре, по его мнению, положение о нейтралитете было зафиксировано «ad hoc Юденич», т. е. имело отношение к совершенно определенной ситуации, которой более не существует. Литвинов отверг такое толкование Мирного договора с Эстонией, как и ссылку на соответствующие формулировки советско-польского мирного договор, поскольку тот не предусматривал нейтралитета и поэтому статья о нейтралитете в тексте пакта ненападения с Польшей означала добавление к условиям Рижского мира 1921 г. Между тем в мирных договорах СССР с Латвией и Эстонией подобные положения имелись, и отказ от их воспроизведения в тексте нового пакта явился бы «ослаблением Мирного договора». В случае согласия на включение статьи о нейтралитете, совпадающей по содержанию с положениями Тартуского договора, Литвинов обещал принять эстонский вариант статьи о неоказании помощи государству, совершившему агрессию против одной из договаривающихся сторон. Нарком соглашался и на другой компромиссный вариант: исключить из пакта ненападения статью о нейтралитете, сохранив в силе положения Мирного договора. Другим существенным пунктом разногласий была статья о неучастии во враждебных группировках: Тыниссон отверг предложенную ему советско-латвийскую формулировку, как слишком неопределенную и широкую[996]. Единственным осязаемым результатом женевских бесед Литвинова и Тыниссона явилось согласие эстонской стороны на продолжение переговоров.

21 марта в беседе с полпредом Раскольниковым вице-министр МИД Эстонии А. Геллат вновь заявил, что его правительство не может согласиться ни на «неупоминание о нейтралитете, ни на ссылку во вступительной части на мирный договор», оно также считает неприемлемым обязательство неучастия Эстонии в блокаде или экономическом бойкоте[997]. Б.С. Стомоняков, информируя Раскольникова о содержании женевских бесед Литвинова, подчеркивал, что, поскольку нет признаков того, что Польша в ближайшем будущем подпишет парафированный текст пакта о ненападении, она не заинтересована и в подписании советско-эстонского и советско-румынского пактов: В силу этого, а также поскольку сокращение советских заказов, транзита и фрахта в Эстонии «еще не выявило себя» и потому пока не вызвало давления общественного мнения на правительство Эстонии, не следует ожидать скорого завершения переговоров[998].

Генеральный секретарь ЦК ВКП(б), судя по всему, проявлял в этот период повышенный интерес к проблемам отношений с Эстонией. Член Коллегии НКИД Стомоняков специально направлял ему выписку из Политбюллетеня НКИД в качестве информационного материала «по вопросу об отношении к нам Эстонии за последнее время» (посылка таких материалов могла иметь место лишь в результате соответствующего запроса)[999].

В апреле 1932 г. свои «посреднические услуги» предложил министр иностранных дел Финляндии Юрье-Коскинен. Он сообщил И.М. Майскому, что эстонское правительство дало новые директивы своему посланнику в Москве, которые содержали компромиссную формулировку относительно неучастия во враждебных экономических соглашениях, однако не предусматривали никаких уступок по вопросу о нейтралитете и «подтверждения всех основ мирного договора». Коскинен предлагал пойти навстречу Эстонии, так как «Финляндии было бы трудно одной ввести в действие заключенный с нами пакт». Стомоняков, оценивая полученную информацию, считал, что этот шаг эстонской стороны был рассчитан на непримиримость Москвы в вопросе о нейтралитете и, таким образом, направлен на затягивание переговоров, пока Польша и Франция не решатся подписать пакты ненападения с СССР[1000]. Напряженные дискуссии были завершены лишь за несколько часов до подписания пакта 4 мая 1932 г. В полдень 4 мая посланник Сельямаа сообщил, что его правительство готово исключить из текста договора положение о нейтралитете, если СССР согласится с эстонской редакцией статьи о враждебных соглашениях (эта формулировка ограничивала обязательства неучастия в них случаями, когда экономические санкции предприняты в агрессивных, чисто военных целях). Поскольку предложенный компромисс соответствовал принятым двумя месяцами ранее директивам Политбюро, уже через час Н.Н. Крестинский сообщил посланнику о принятии эстонского предложения. В 16 час. 30 мин. Договор о ненападении и мирном улажении конфликтов был подписан М.М. Литвиновым и Ю. Сельямаа[1001]. В нем отсутствовало прямое указание на взаимные обязательства сохранения нейтралитета в случае агрессии третьего государства против одной из договаривающихся сторон, однако, во Введении констатировалось, что Мирный договор 1920 г. остается незыблемой основой отношений между СССР и Эстонией.