Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

разношерстные. Неприятно.

Корчмарь теперь не корчмарь, а само ошеломление.

— Что вы имеете в виду? А?.. Что вы этим хотите сказать? А?.. Что? Почему вы молчите?.. Как я должен вас понимать?

Корчмарь выплескивает это скороговоркой, путая ударения.

Сосед строит презрительную гримасу и будто не слышит его. Со скучающим видом он озирается по сторонам. Ковыряет пальцем в носу, в ухе. Разглядывает потолок.

Продолжай корчмарь и дальше повторять свой вопрос, он уже совсем сошел бы за полоумного. Но он умолкает. Поведение собеседника приводит его в отчаяние. Не ругаться же с ним!.. Может, уйти?.. Или что еще сделать, чтобы не выглядеть дураком?

По лицу корчмаря я почти что прочитываю эти вопросы один за другим.

Сосед мой, однако, с безграничным нахальством продолжает корчить гримасы.

В конце концов неожиданно, и для меня тоже, произносит:

— Конечно!

— Что-что?.. Вы, может, смеетесь? — не в силах выдержать вновь возникшую паузу, переспрашивает корчмарь.

— Чего мне смеяться? — пожимает плечами мужчина. — Разношерстными они кажутся потому, что одна из официанток, Пирошка, по сравнению с другой, Манцикой, не иначе как пожарная каланча. Люди входят к вам и хохочут, когда их видят! Да вы сами-то посмотрите!

Тут корчмарь глубоко-глубоко вздохнул, как во сне. Шепелявя, заикаясь и согласно кивая, он заладил как автомат:

— Да-да. Да-да. Да-да. Я тоже… знаете ли…

Он явно собрался растолковать моему соседу, до какой степени его самого это мучает. Ребенку, дураку видно, о чем сейчас хочет сказать корчмарь.

На сей раз, однако, сосед молнией опережает его.

— Взгляните сюда! — кричит он ему. — Вот два пенгё, положим их так. А вот так положим двухфиллеровую. Смотреть же противно!

Он кладет на стол пенгё, а рядом двухфиллеровую. Еще пенгё оставляет в сторонке.

— Да-да! Да-да! Да-да! — кивает корчмарь.

— Ну конечно! — говорит мой сосед. — Плохо же, если пенгё и двухфиллеровая на равных находятся под началом у другого пенгё. А теперь смотрите!

— Ну-ну? — с нетерпением произносит корчмарь. И не смеется. Не понял еще, что его втянули в игру, какой забавляются уличные мальчишки. Нет, он всерьез следит за руками мужчины и ждет.

А тот кладет оба пенгё рядом, это как бы патруль, а двухфиллеровую, как командира патруля, выдвигает вперед. И торжествующе тычет в них пальцем:

— А вот так будет полный порядок. Эти две одинаково крупные, и командует ими третья, помельче.

— Да! Теперь полный порядок, — удовлетворенно посапывая, соглашается корчмарь.

На это мужчина совершенно безразличным тоном, вроде как между прочим, отвечает советом:

— Отдайте малютке Манцике сумку старшей официантки. А те две одинаковые коровы пусть будут у вас подавальщицами. Курс акций вашего заведения подскочит на двадцать процентов.

— Легко сказать. Я ведь уже… — Корчмарь опять вздумал поразмышлять вслух, поделиться своими мучительными сомнениями.

Но дадут ли ему хоть пикнуть?

Как же!

Чуть не упершись носом ему в лицо, мужчина говорит:

— Насколько мне известно, у вас нет никаких обязательств перед старшей!

— Нет! Нет! — Корчмарь рад, что хоть в чем-то может согласиться с этим на редкость сообразительным и понимающим его посетителем.

— Ну а если станет дуться как мышь на крупу, что ее опять в подавальщицы, то я видел у вас на кухне посудомойку, которую даже лучше было бы сделать официанткой, тогда ваши долговязые телки совсем одна к одной будут. Они, может, маленько неповоротливы, но клиентов этим не распугаешь, а вот когда одна долговязая да неуклюжая, другая же носится как заведенная, такое несоответствие, знаете ли, шокирует. Тут вы мне хоть верьте, хоть нет, господин Паличи. Но если будете на своем настаивать, привлекательность вашего заведения только потеряет… Или я не прав?

— Да я и сам вижу! Вижу теперь. Я только хочу сказать… — тараторит корчмарь.

— Это уже совсем другое, другое! Все правильно! И вы правы, раз меня поняли! — одобрительно и торжественно говорит мой сосед. — Однако вас зовут, господин Паличи!

Не знаю, удивляться мне или смеяться. Эмоции разрывают меня.

Раньше времени поседевший сосед мой, понимая, что одержал победу, уже не сдерживает себя.

Он оглядывается. Наши взгляды встречаются. Он от души хохочет. И сверлит меня глазами, как бы говоря: «Здорово у меня получилось, молодчина я, правда?.. Ты слышал?»

Отправляясь на кухню, откуда его позвали, корчмарь сердито ворчит, что ему постоянно мешают.

Как на продрогшего теплая ванна, как вино на изжаждавшегося, пища на голодного, как новое платье вместо дырявого, как нежданные деньги и т. д. и т. п. — так подействовал на него этот разговор, проливший бальзам на раны.

В движениях его и во взгляде сквозит невиданная доселе раскрепощенность. Так в первую минуту опьянения притупляется боль души.

Вскоре после того, как он вышел, на кухню позвали старшую.

Это наверняка означает, что он решил не откладывая покончить с проблемой асимметричности официанток.

И вправду!

К столику моего соседа со всех ног мчится Манцика.

Другая, высокая и белокурая, подавальщица еще ни о чем не знает.

Она стоит в противоположном углу зала, опершись от нечего делать на пустующий столик.

Внезапно передумав, Манцика направляется к ней. Возбужденно рассказывает ей что-то. Ну разумеется, о решении корчмаря.

Наконец Манцика подходит к моему соседу. А высокая подавальщица бросается на кухню.

Жаль, ни слова теперь не слышно из разговора Манцики с ее ухажером. Они шепчутся, наклонившись друг к другу… Хохочут!

Я вижу, как мужчина придвигает к Манцике лежащие на столе монеты — два пенгё и одну двухфиллеровую. Вероятно, объясняет суть дела.

Они трещат без умолку.

В конце концов мой рано поседевший сосед поднимается и уходит.

Случай этот заинтриговал меня.

Прежде я проклинал приятеля, которого дожидался. Беру те мысли назад и благословляю его бесстыдство, неуважительность, наглость за то, что опаздывает, что я вынужден его ждать.

Больше того!.. Меня теперь беспокоит, что он явится раньше, чем я успею выспросить у крошки официантки, кто ее таинственный покровитель и о чем они только что говорили.

Приятель мой человек воспитанный, высокообразованный и преуспевающий. Такие люди обычно до ужаса толстокожи. Случаи, подобные происшедшему на моих глазах, их нисколечко не интересуют. Попытайся я ему рассказать, он либо историю эту назовет глупой, либо меня глупцом, потому что отвлекаюсь на такую вот чепуху вместо того, чтобы заняться, как он, серьезным, практичным и страсть до чего полезным делом.

Впрочем, избытком желчи я не страдаю… От одного только тошнит: от высокомерной пренебрежительности ко всему, происходящей из уверенности в незыблемой прочности собственного положения в мире.

За одним из столиков уже готовы устроить скандал. Хотят расплатиться, а официантку не дозваться.

— С-сейч-час-с! С-сейч-час-с! — сквозь зубы кричит им высокая белокурая