Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

за ответом завтра.

Лицо Богатича не утратило своего тоскливого выражения. По сути, это был отказ, это «Приходите за ответом завтра».

— Хорошо, господин Лютик, — понурил он голову. — Но только чтоб уж точно, ведь там я, изволите ли видеть, уже сказал, что ухожу.

— Можете на меня положиться, — заверил Лютик, чувствуя себя в ответе за то, что Богатич отказался от места, и желая заглушить угрызения совести.

Тем временем подошел третий партнер. Богатич заспешил домой. Лютик все распространялся насчет завтра, окончательного ответа и тому подобного сначала перед Богатичем, а потом, когда тот ушел, перед приятелями. Потом за преферансом все забылось.

Однако по дороге домой Лютик опять прокручивал в голове варианты, хмыкая, путаясь в обманных рассуждениях.

Нет! И на следующий день Лютик не сунулся к жене с вопросом о помощнике, а равно и не избавился от этого несчастного Богатича, выложив ему все как есть.

Состоялась еще одна встреча в корчме. На этот раз по крайней мере Лютик похлопал Богатича по плечу без особой твердости.

— Завтра, говорю вам, завтра я вам все совершенно точно скажу.

— Но, господин Лютик, помилосердствуйте, вы же знаете, в каком я положении. Завтра уже первое. Завтра я даже прийти не смогу, потому что если увольняться, так мне вечером нужно сдавать склад. Поэтому я только послезавтра приду, — молил Богатич. — Скажите лучше, если совсем никакой надежды нет.

— Что вы, что вы! — упорствовал Лютик. И теперь уже, глядя на несчастного и в глубине души оплакивая его судьбу, он только поэтому и не решился сказать ему правду. Губы Лютика подергивались, вдобавок и сердце заколотилось, когда он заставил себя слегка поступиться своей самоуверенностью: — Хотя, может, мне сразу надо было вам сказать, что если вы вдруг паче чаяния найдете место получше, то, наверное, не стоит отказываться.

— Где же это? Тем более сейчас! — впился в Лютика измученный взгляд Богатича.

— Ну-ну, я ведь так, к слову, — пролепетал содрогнувшийся от угрызений совести Лютик. Но тут же последовала новая порция еще более энергичного похлопывания по спине. — Впрочем, ничего не бойтесь. Приходите завтра или послезавтра, и я вам дам окончательный ответ.

Наутро, в интервале между обслуживанием двух клиентов, в подвальном магазинчике Лютиков разразился страшный скандал.

Жена Лютика неистовствовала:

— Ты сумасшедший! Ты чудовище! Это сюда ты хочешь притащить лишний рот, в этот жалкий магазинишко? И еще пять ртов в придачу? Какого-то калеку с семейством? Какого-то доходягу с поля боя, твоего подчиненного, видите ли. Да чтоб вам вместе там сгинуть! Он мне двадцать пенгё под залог оставит? А знаешь ли ты, что мне, чтобы расплатиться с банком, нужно шестьдесят пять пенгё да еще на налог придется занимать. И ты еще кому-то хочешь выкроить жалованье? А в Липотмезё[20] не хочешь?!

— Что же мне теперь делать, господин Лютик, хоть посоветуйте что-нибудь, — просил вечером в корчме Богатич. — На старое место меня уже не возьмут. Искать чего-нибудь еще — а как искать, когда мы за вчера и сегодня почти растратили те несколько крейцеров, что мне заплатили под расчет. Куда я теперь подамся?

— Не сердитесь на меня, — ерзал в муках Лютик. — Я хотел вам помочь. Но что я могу поделать? Эта ужасная женщина не желает понять, что… Я, поверьте, все испробовал. Но что я могу поделать? Я, конечно, завтра еще раз попытаюсь уговорить ее. Но обнадеживать вас уже не рискую. Может, вы найдете где-нибудь другую работу?

— Где? Это я-то? Посмотрите на меня! — воскликнул Богатич.

Он стоял перед Лютиком, пошатываясь, всем своим видом раздирая душу, такой безнадежно немощный, что тот и впрямь не нашелся что сказать.

Они молча смотрели друг на друга. У Богатича, казалось, готовы были вырваться слова проклятья, по меньшей мере упрека. Но пока в нем копился гнев, сам гнев, похоже, засомневался: встряхни он этот несчастный, дряхлый скелет, не развалится ли он тотчас же на части?

Богатич молча отвернулся и с бессмысленным взглядом поплелся к выходу.

Таким же бессмысленным взглядом, не произнося ни звука, следил за ним Лютик, и в мозгу его роились беспорядочные, зловещие видения, как тот, второй горемыка падает без сил на улице, или висит с выпученными глазами на веревке, или как поток несет его раздувшийся труп…

Чтобы что-то сделать, только бы не видеть этих страшных картин, Лютик машинально потянулся за лежащей на красной скатерти газетой.

Первое предложение, на которое он наткнулся, было набранное в тексте жирным шрифтом начало абзаца какой-то статьи:

…Преступнику ничего не оставалось, как покончить со своей жертвой…

Лютик вздрогнул и уронил газету на скатерть.

1928

Перевод С. Солодовник.

ТИРОЛЬСКИЙ КОРЧМАРЬ

Сижу в корчме «Тироль». В Тироле? Не в Тироле. В Будапеште.

С Тиролем у этого маленького ночного заведения всего-то и общего, что играет здесь шраммель-ансамбль[21], стены украшены изображениями влюбленных парочек в тирольских национальных костюмах, да в мебели отразились потуги передать милую взгляду простоту вкусов горцев, что удалось лишь отчасти. Вино куда ближе напоминает подлинно тирольский букет: на самой грани между вяжуще-кислым и терпко-горьким. В Токае и его окрестностях это вино назвали бы просто винишком; такое там получают, когда вымачивают и еще раз отжимают уже отпрессованный однажды виноград.

Ах, да! Самое главное: официантки здесь тоже в тирольских национальных костюмах.

Три милые девушки. Две подавальщицы. И одна старшая; у нее — на тирольский, очевидно, манер — поверх передника болтается большая, как у кенгуру, сумка. В остальном, одеждой, обесцвеченными до белизны волосами, она очень похожа на другую официантку, без сумки, такую же худощавую, такую же неестественно белокурую и в таком же платье.

Вторая подавальщица тоже очень мила. Но шатенка и ростом не вышла. На удивление подвижная, юркая, ловкая. Обе ее высокие товарки не снуют столько среди посетителей, сколько она одна.

Я сижу в одиночестве. Жду приятеля. Рановато пришел, так что сам же себя и обрек на долгую скуку.

В таких случаях слух и зрение обостряются.

Народу в корчме не особенно много. Но и пустующих столиков почти нет. И все же заметно, что посетителей уходит больше, чем приходит. Потому что поздно уже.

Вполоборота ко мне и тоже в одиночестве не спеша потягивает вино мужчина. На его долю, похоже, выпало в жизни немало бурь. Он явно поседел раньше времени.

Сидит он здесь, по-моему, ради коренастенькой шатенки-подавальщицы. Каждый раз, как выдается свободная минутка, она подходит к нему, и они о чем-то болтают.

Корчмарь производит