Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

от этого избытка благополучия. Главное еще только начинается.

Выхожу я, отобедав, из трактира и вижу, что перед вывеской стоят двое. Бурно чему-то радуются и показывают друг другу на рисунок. Потом останавливают еще и третьего и опять, теперь уже втроем, начинают пересмеиваться. Но это еще что. Один из них привлек внимание выглядывавшей из окна дамочки. Через несколько минут они веселились уже вчетвером. Их становилось все больше и больше. Уже целая толпа собралась перед картиной, все что-то восклицали.

Я, естественно, наблюдал за происходящим с приличествующего расстояния. Ибо, как вы понимаете, тут же отошел в сторону, из скромности. Однако мне было любопытно, чем вызван такой успех. Поэтому я счел нелишним минутку понаблюдать за его величеством народом, от которого, кстати сказать, веяло отнюдь не благоуханием.

По правде говоря, в поведении толпы мне почудилось что-то странное. Но издалека, конечно, было не разобрать, что они там обсуждают. И я предположил самое естественное: что заслуженный восторг вызвала бесшабашная игривость моего матроса, а главным образом его щедро золотящиеся бакенбарды.

Я удалился в тот момент, когда в дверях трактира, к вящей радости собравшихся, появился сам хозяин. Такая популярность была мне уже ни к чему. Чтобы трактирщик, не дай бог, заметил меня и подозвал, желая представить автора. Во всяком случае, столь убедительный успех на поприще халтуры привел меня в некоторое уныние: а как же тогда настоящее искусство?

Но ничего не попишешь! Я побродил немного вокруг пристани. Сделал пару мрачных карандашных набросков. С тем и отправился домой, лишь начало темнеть.

К тому времени толпа уже не заполняла тротуар перед моим творением. Напротив того, пока я поднимался к себе, встретившаяся на лестнице уборщица доложила, что в комнате меня чуть ли не с самого обеда дожидается какой-то господин.

— И не хочет уходить, — сказала она. — Желает говорить с господином художником наедине. Он живет где-то на нашей улице. Я его часто вижу.

О, святая мадонна! Наверняка весть о моем матросе уже разнеслась и это какой-нибудь новый заказчик вывески. Может, сосед-сапожник. А может, портной с угла. Что же, если я правильно думаю и так оно пойдет и дальше, то я смогу, «обвывесив» квартал, получить полное обеспечение вплоть до гардероба.

Такая у меня мелькнула мысль. Однако девушка, к моему полному изумлению, вдруг продолжила:

— Но мне кажется, этот господин страшно зол. Будьте осторожны.

Стоит ли говорить, что это предположение вызвало у меня лишь улыбку.

Вхожу я, значит… (Выпейте, прошу вас, сразу же стакан воды, если вы чувствуете себя слишком слабыми для волнующих неожиданностей.) Ибо вхожу я, и действительно с моего единственного походного стула меня встречает пара таких бешено вращающихся глаз, какие бывают только у наглядных пособий в лечебнице для душевнобольных.

— Вы мне за это ответите, господин хороший! — налетел на меня мой посетитель, хрипя и запинаясь.

— Что вы имеете в виду? — изумляюсь я.

Тут я, кстати, уже узнал пришедшего. Это был тот самый господин, напротив которого я день назад сидел в трактире. Но чем я вызвал такой его гнев и за что мне придется отвечать? Я терялся в догадках.

Однако он уже рычал мне навстречу:

— То, что эта картинка для трактира — ваша работа.

— Ну и что?

— А то, что вы нарисовали меня.

Поверите ли, только теперь я по-настоящему изумился.

— Я?.. Вас?.. — вырвалось у меня.

— Только не вздумайте ломать комедию! — орал он. — Я не позволю делать из себя дурака!

Что ж, если кому-нибудь когда-нибудь и удавалось разгадать мои сомнения в здравости его рассудка, так это был тот самый отчаянный незнакомец. Ведь, сколько я ни насиловал свой хваткий на человеческие лица глаз, я не мог обнаружить абсолютно никакого сходства между пришедшим и портретом на вывеске. В конце концов, здесь, на взморье, на каждом шагу можно было встретить такое обветренное и изборожденное морщинами лицо. Но кроме этого между ним и моим моряком не было ни тени сходства.

Все это я попытался облечь в слова, надеясь, быть может, вызвать в незнакомце минуты просветления, которые случаются даже при самых буйных помешательствах. Вдруг он извинится и уйдет.

— Помилуйте, ради всего святого, ведь портрет нисколько на вас не похож. Не говоря уже обо всем прочем, у моего моряка бакенбарды, а у вас такие прекрасные усы, — сказал я.

Однако от этого моего хитрого комплимента гость бешено задергался каждой своей клеточкой, словно отплясывая какой-то безумный танец.

— А-а, у меня там, значит, бакенбарды? — орал он. — Вы все-таки изволите ломать комедию? Вы думаете, у меня других забот нет, как только спорить здесь с таким бездельником, как вы? Последний раз спрашиваю, пойдете ли вы сию же минуту со мной и переделаете эту вашу мазню или… — Тут он сделал угрожающее движение и докончил: — В любом случае вы мне еще ответите за ваше безобразие.

Не могу и сказать, насколько я растерялся от его тона. Однако мне было ясно: судьба столкнула меня с кровожаднейшим из маньяков. Я судорожно стал припоминать, как полагается вести себя с этими несчастными. Не противоречить. Дать им высказаться, понять, какой у них пунктик. И, подлаживаясь под их логику, направить ход рассуждений в нужное русло.

До того момента я ни разу не согласился, что гость имеет с моим матросом какое-либо сходство. Поэтому теперь я сделал вид, будто меня вдруг осенило, что он прав. А сам тем временем толковал о полномочиях искусства. Сослался на коронованных особ, которые бывали счастливы, когда художник отдавал свою кисть в их распоряжение.

Все без толку! Этот тип не шел ни на какие уступки. И, если это было еще возможно, буйствовал и грозился все отчаяннее.

Так мы и препирались.

Ибо, как вы понимаете, его требование, чтобы я нарисовал матросу новое лицо, встретило во мне определенное противодействие. В памяти были еще свежи мои жуткие ночные мытарства с этой физиономией. И чтобы я сейчас опять из-за прихоти какого-то безумца начал погоню за новой физиономией! Но это еще что!

Посудите сами, он хотел лишить моего будущего матроса как раз его роскошных бакенбард! Это было самое непонятное во всем деле. Ругаться из-за сходства и восставать против бакенбард — ведь у него-то усы!

В конце концов, бакенбарды были моей гордостью, моим триумфом! Это и положило конец моему долготерпению и настроило на решительный лад.

— Я не намерен продолжать этот разговор, — заявил я вежливо, но категорически. — Нам не из-за чего торговаться. Даже в том случае, если б действительно портрет был похож и я умышленно изобразил