Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

появилась тема для насмешек. Он был просто взбешен. Сначала набросился на меня, что это я велел его изобразить. А если не я, то тогда кто? И кто нарисовал? Я вас не выдал. Но он сам вспомнил, что третьего дня вы вместе сидели у нас под вечер. Мол, тогда-то вы и примерялись к нему. Ну, теперь вы понимаете?.. Что я скажу насчет другого рисунка? Не знаю, что и сказать. Решайте сами. С ним, конечно, лучше не связываться. У них тут, кого ни возьми, нож всегда наготове. Вы не думайте, я не боюсь ни его, ни других. А вот что он вас как-нибудь не подстережет в темном переулке и не продырявит, как обещал, за это не поручусь…

Так была принесена в жертву главная гордость моего шедевра, бакенбарды, а все из-за сумасбродства посидевшего в тюрьме контрабандиста.

Выходит, мой успех обернулся разочарованием? Как это ни горько, но в дальнейшем гораздо более серьезные мои произведения давали мне возможность убедиться, что и в изысканно благоухающей толпе успех и неудача зависят от чего-то иного, а вовсе не от подлинной ценности шедевра.

1926

Перевод С. Солодовник.

ЗА ОТВЕТОМ ПРИХОДИТЕ ЗАВТРА

Йожеф Лютик, как и миллионы его собратьев на земле, принадлежал к разряду тех отверженных, в чьей каторжной жизни без счету хлопот и мало радостей. И если Лютик в душе все же ощущал себя кем-то вроде ротшильда или земельного магната, то никому до этого никакого дела не было.

Лютик был способен на любое вранье, когда ему удавалось кого-нибудь заловить. А так как он не мог похвастаться, что отправляется в собственном автомобиле на Ривьеру, то ему всеми правдами и неправдами приходилось маскировать свою бедность и выдавать желаемое за действительное.

У Лютика была крошечная лавчонка в подвале замызганного барака. То есть не то чтобы она была его, он получил ее в придачу к жене, но и жене она не принадлежала. Лютики просто торговали в ней за проценты на одного коммерсанта.

Словом, получалось так, что Лютик служил у собственной жены, которую в свою очередь некий коммерсант взял на службу в филиал.

Несмотря на это, Лютик ежедневно намекал знакомым на двадцатикратные прибыли, в среднем раз в неделю приобретал лавчонку в полную собственность, на каждый следующий год планировал завести грузовик для доставки товаров клиентам, расширял предприятие, покупал барак, занимал первый этаж, осыпал благами квартал, свергал правительство, и, хотя Лютик ничего об этом не говорил, можно было догадаться, что имя властителя образующегося не сегодня завтра Нового Эльдорадо будет милостью его Сновидческого Величия Йожеф Лютик Первый.

Два или три раза в неделю, а в субботу вечером непременно, Лютик с несколькими приятелями, такой же мелкой сошкой, как и он сам, в уютной корчме на углу расписывал пульку за столом, покрытым красной скатертью, заказав один-два фреча; игра шла по маленькой.

Партнеры Лютика уже знали его. Они или выслушивали его небылицы, не споря и перемигиваясь, или, когда бывали в настроении, подшучивали над ним.

Итак, однажды вечером в корчме только закончилась партия в преферанс. Партнеры Лютика осовели и разошлись по домам.

Лютик остался за столом один. Такое не часто случалось! Лютик не потому остался, что не был усталым и сонным. А именно потому, что был слишком усталым и сонным.

Вернее, Лютик уже тогда был слишком усталым и сонным, когда пришел в корчму. В тот день он почему-то вдвое больше против обычного суетился и разглагольствовал в лавке и весь вечер превозмогал свое утомление ради карт.

А в такие моменты каждый смертный впадает в некое подобие транса. Ему уже не хочется ложиться, сонливость, оскорбленная сопротивлением, исчезает без следа. Вместо нее появляется какое-то оживление.

Это и произошло с Лютиком. Голова его горела от каких-то странных, будоражащих мечтаний, по членам пробегало волнение, мучила жажда.

Он заказал еще один фреч. Налег локтями на стол. Свернул себе еще одну папиросу. И всей душой, буквально изнывая от томления, возжаждал кого-нибудь, с кем можно было бы поболтать.

Но такого человека в корчме не случилось.

В зале с белыми скатертями веселилась большая компания. Хозяин был занят там. А его помощник у стойки если не возился с кружками, то клевал носом и бурчал, что пора бы закрываться.

Тут кто-то вошел. Лютик оглянулся: вдруг знакомый! Но увы! Лютик разочарованно покривился. Вошедший был немочно-бледен и тощ. Его глаза бессильно скользнули по стойке, измученным голосом спросил он чего-нибудь поесть и стограммовку, полную.

Потом, не отходя от стойки, принялся жевать булочку, а сам продолжал оглядывать корчму.

Однако теперь, когда его взгляд во второй раз остановился на Лютике, вошедший вдруг перестал жевать, свел брови и выкрикнул в его сторону:

— Господин младший сержант!

— Ба, Богатич, неужто вы? — тут же откликнулся на приветствие Лютик и так весь и засиял от радости и оживления. Господь все-таки позаботился о собеседнике для него. И вот он уже говорил: — Да, когда вы служили под моим началом, я еще точно был младшим сержантом. Но не прошло и двух месяцев, как я стал старшим сержантом, потом получил бронзу, лихоманка ее разбери, ведь меня, знаете ли, представили к серебру. Ну да подсаживайтесь ко мне.

— Спасибо, господин старший сержант, — с робостью принял приглашение Богатич.

И тут Лютик обрушил на него словесный шквал. Казарма, поход, поле боя, госпиталь — целый семитомный роман, сначала выжимка, потом по новой, в подробностях.

Именуемый Богатичем незнакомец боялся пошевелиться и, блуждая вымученным взглядом, лишь старательно кивал, чтобы выказать заинтересованность.

Было видно, что он с удовольствием распрощался бы. Но он не мог найти просвета в стремительно движущихся фалангах Лютиковых слов.

Наконец-таки, свертывая новую папиросу, Лютик уронил ее на пол. И пока он наклонялся за ней и его голос журчал откуда-то из-под стола, Богатич воспользовался этим маленьким интермеццо и встал.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Мне бы давно надо быть дома. Я едва держусь на ногах.

— Неужели вы так спешите? — вынырнул из-под стола Лютик. — Вы даже не рассказали мне, как вы-то сами.

— Бог его знает! — пожал плечом Богатич и так горестно покривился, такая безысходность застлала его глаза, что та громада слов, которая тем временем опять поднималась в Лютике, на секунду даже дрогнула.

— Что, плохи дела?

— Не стоит об этом и говорить, — обронил Богатич, надеясь, судя по всему, что после этого он сможет распрощаться.

Но Лютик, хоть и покачал головой с искренним сочувствием и даже