Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

Если только этим невинным словом можно обозвать те каннибальские оргии, которые там устраивались. В течение же дня трактир всегда пустовал. И часто случалось, что я заглядывал туда пропустить стаканчик для бодрости.

В тот раз тоже было еще не очень поздно, и, немного поколебавшись (денег-то у меня всего ничего!), я зашел поесть. Эта трапеза должна была заменить мне ужин, кроме того, по всей вероятности, всю еду следующего дня и не исключаю, что и последующего тоже. Я мог бы смеха ради назвать ее «Последняя вечеря» на родине Леонардо из Винчи.

В крошечном помещеньице возле стойки не было ни души. Сделав заказ, я расположился там.

Поев, я не смог придумать ничего умнее, как только остаться сидеть и отхлебывать по капле из своего стакана, не спеша оказаться в холодной комнате. Правда, и здесь особой жары не было, но некоторую иллюзию тепла создавал шедший из кухни запах.

Потягивал я, стало быть, свое винцо и размышлял. Мысли, проносившиеся в моей голове, по своему настрою походили, верно, на те, что отягощали в пустыне избранный богом народ перед тем, как на него посыпалась манна.

Возможно, этот образ возник у меня в воображении из-за того, что хозяин трактира чем-то напоминал мне пророка. Скажу даже больше — самого Моисея. Если не считать трактира, он был обладателем точно такой же длинной, раздвоенной бороды и таких же проницательных, полных гордого достоинства глаз, как статуя Микеланджело. Вот разве что лицо у него было гораздо круглее. И как это часто бывает у непомерных толстяков, с него не сходило выражение благожелательства.

Однако, прежде чем перейти к рассказу о его пророческой и спасительной роли в моей жизни, нужно упомянуть о другом.

В трактир тем временем зашел еще один посетитель.

Заправский новеллист написал бы, что, несмотря на щегольской костюм, уверенность, свободное и надменное обращенье, его изборожденное морщинами, обветренное лицо говорило о том, что он знавал в жизни и другие, не столь безмятежные дни.

Клянусь, я вовсе не пытался его изучить. Если я что и заметил, так в первую очередь закрученные кверху, рыжевато-русые усы à la кайзер Вильгельм. И ничего удивительного, это было довольно непривычное зрелище на фоне смуглолицых и темноволосых итальянцев.

В остальном же я обратил на него внимание — а он на меня — лишь постольку, поскольку мы достаточно долго сидели друг против друга и иногда наши взгляды невольно пересекались. Однако они свидетельствовали о том, что нам обоим не до такой степени скучно, чтобы мы пытались завязать разговор.

Вот и вся моя встреча с незнакомцем.

Наконец он залпом допил вино и позвал хозяина расплатиться.

Перебросился с ним несколькими словами, потом заплатил деньги и ушел.

Когда мы остались в комнате вдвоем с хозяином, я, с робостью человека, у которого в карманах пусто, тоже подозвал его рассчитаться, чтобы лишний раз не отрывать от дела.

Тут произошла маленькая заминка. Оказалось, что я обсчитался. До суммы, названной хозяином, мне не хватало нескольких сольдо.

Мне было страшно неловко. Хотя трактирщик знал, что я живу в этом доме, настолько мы с ним были знакомы. Но все равно ситуация мучительная.

Я шарил по карманам и только хотел промямлить что-нибудь в свое оправдание, как трактирщик неожиданно вывел меня из затруднения. Он поднял ладонь и сказал, поглядывая на меня, казалось, вполне понимающе:

— Сделайте одолжение, господин художник! Если вы никуда не торопитесь, не откажите в любезности выслушать меня.

— Конечно, прошу вас, — ухватился я за отсрочку.

— Я знаю, что вы рисуете для газет и вообще художник. То есть абы за что не возьметесь. Но все-таки…

И поскольку тут он, судя по всему, подошел к деликатной части разговора и стал подыскивать нужные слова, я решил вмешаться.

— Говорите, не стесняйтесь. Вы, должно быть, заметили, что за моими полотнами не приезжают бронированные машины с золотом от Миланского герцога. Поэтому, возможно, я соглашусь и на более скромный заказ. Вы не ошиблись, прошу вас, продолжайте.

— По правде говоря, я вижу, что дела у вас идут не лучшим образом, — не стал он спорить.

Я был уверен, что он, скорее всего, захочет с моей помощью увековечить свой образ — закажет портрет. Не исключено, что с фотографии. Что даже надежнее, с точки зрения сходства. А платить наверняка собирается натурой — обедами и ужинами. Потому и мнется.

Плевать! Поверите ли, я даже не дрогнул от подобной мысли. В конце концов, речь шла о том, быть мне живым ремесленником или, лелея свой авторитет, погибнуть — в том числе и для истинного искусства — от голода.

Но хозяин уже продолжал:

— Так вы возьметесь?

— За что?.. Впрочем, за что угодно.

На это трактирщик сказал:

— Мне нужна новая вывеска на дверь. Эту так размыло дождем, что она стала похожа на скелет. Вы, верно, видели?

Действительно, сравнение трактирщика было очень метким. «К веселому моряку» призывала вывеска, изображавшая матроса в голубом кителе со стаканом в руке. Но появившиеся от дождей поперечные белые полосы на самом деле создавали впечатление, будто у этого типа из-под кителя проглядывают ребра. А на месте глаз и рта и вовсе остались только портившие вид черные пятна.

— Такие вот дела, — продолжал трактирщик. — Вчера один из гостей даже подшутил надо мной. «Послушайте-ка, — говорит, — если вы хотите заманивать к себе народ с помощью этого остова, намекая, что на ваших харчах мы все придем к этому, то не лучше ли переименовать ваше заведение в похоронное бюро?»

Вторя хозяину, я из деловых соображений тоже выдавил из себя смешок. Но, к чести моей надо сказать, в душе дрогнул. Так низко пасть, чтобы малевать вывески, это уже слишком, даже если берешься за заказ во имя коммерческого искусства. Однако слово дано, ах, если б я не был в таком отчаянном положении…

Я пробормотал что-то вроде: «Честно признаться, мне такого никогда не приходилось делать».

— Ну да ладно, по рукам! — решился я наконец. — Я сделаю то, что вы просите. Я сейчас как раз свободен.

И желудок мой тоже! — с готовностью мелькнуло в голове. Во всяком случае, я уже прикидывал, какой задаток мне удастся вытянуть под заказ из моего мецената.

Но для начала мне пришлось выслушать своего рода напутствие.

— Раз так, господин художник, то мне, знаете ли, не хотелось бы, чтоб вы изображали какого-нибудь толстяка. Чтоб вроде заманчивей было. Потому что я так рассуждаю: моряки, которые ко мне ходят, народ все больше поджарый и кряжистый. На корабле жиру не нагуляешь. Так чтоб эти мошенники не издевались