Далекие Шатры - Мэри Кайе

К счастью, Кака-джи, хотя и был правоверным индусом, не верил в подобные средства, когда речь шла о сломанных костях, а посему он тактично отклонил предложение племянницы и послал к Ашу собственного врача, Гобинд Дасса. Гобинд Дасс отлично справился с делом; он знал толк в своем ремесле, и не многие европейские врачи с высшим медицинским образованием сумели бы действовать лучше. При помощи Махду, Гулбаза и одной из служанок раджкумари Анджали, Гиты, которая была превосходной дай (сиделкой), он успешно ухаживал за пациентом в течение двух суток сильнейшей горячки, последовавшей за периодом комы, что само по себе требовало немалого мастерства, так как больной метался и бредил и его приходилось удерживать на постели силой, дабы он не причинил себе еще каких-нибудь травм.

В первые двое суток Аш редко приходил в сознание, но один раз, ночью, ему померещилось, будто кто-то спрашивает: «Он умрет?» – и, открыв глаза, он увидел женщину, стоящую между ним и лампой, – темный силуэт на светлом фоне. Он посмотрел ей в лицо, видеть которое не мог, и пробормотал:

– Извини, Джали. Я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, я…

Но слова безнадежно спутались у него на языке, и он забыл, что хотел сказать – или кому. Так или иначе, женщина уже исчезла, потому что теперь перед ним была лампа без абажура, и он закрыл глаза, ослепленный ярким светом, и снова провалился в темноту.

Горячка прошла на третий день, и Аш проспал целые сутки, а пробудившись, обнаружил, что снова ночь и лампа по-прежнему горит, хотя пламя загорожено от него чем-то, что отбрасывает густую тень на постель. Ему стало любопытно, почему же он не погасил лампу перед сном, и он все еще ломал голову над этим пустяковым вопросом, когда осознал, что во рту у него пересохло и он очень хочет пить, но при попытке пошевелиться все тело пронзила столь острая боль, что он невольно застонал. Тень, лежащая у него на постели, мгновенно шевельнулась.

– Лежи тихо, дитя мое, – ласково сказал Махду. – Я здесь. Лежи тихо, сынок.

Старик говорил таким тоном, словно обращался к ребенку, пробудившемуся от кошмарного сна, и Аш недоуменно уставился на него, озадаченный странным тоном и в еще большей степени – присутствием Махду в его палатке в такой час.

– Что ты здесь делаешь, ча-ча-джи? – спросил Аш, еле ворочая языком.

Собственный голос удивил его не меньше, чем голос Махду: он звучал слабо и хрипло. Но выражение лица у Махду изменилось самым странным образом, и он вскинул руки и страстно воскликнул:

– Хвала Аллаху! Он узнал меня. Гулбаз! Гулбаз, поди скажи хакиму, что сахиб очнулся и снова в своем уме. Беги живо! Хвала Аллаху, милосердному и сострадательному…

Слезы покатились по щекам старика и заблестели в свете лампы, и Аш с трудом проговорил:

– Не болтай глупостей, ча-ча. Конечно, я тебя узнал. Ради всего святого, прекрати валять дурака и дай мне воды.

Но в конечном счете воды Ашу дал Гобинд Дасс, спешно разбуженный среди ночи. Вероятно, к воде был подмешан наркотик, так как Аш снова заснул, а когда пробудился в третий раз, уже близился вечер.

В проеме между широко раздвинутыми пологами палатки виднелись косые солнечные лучи, длинные тени на пыльной равнине и далекая гряда гор, уже окрашенная в нежно-розовый цвет. У входа в палатку сидел на корточках человек, который лениво играл сам с собой в кости, бросая то левой рукой, то правой. Увидев его, Аш обрадовался, что Мулраджу удалось избежать падения в ущелье. Туман в голове у него рассеялся, и он вспомнил, что случилось. Он попытался оценить тяжесть полученных травм и с облегчением обнаружил, что ноги у него не сломаны, а перевязана только левая рука с плечом, но не правая – значит ему все-таки удалось приземлиться на левый бок. Аш помнил, как в последний момент, когда Кардинал сорвался с обрыва, он подумал, что не может допустить, чтобы правая рука вышла из строя, и должен упасть на левую, – и сознание того, что это у него получилось, принесло некоторое утешение.

Мулрадж довольно хмыкнул, когда кости легли удачно, а потом бросил взгляд через плечо и увидел, что глаза Аша открыты и имеют осмысленное выражение.

– А! – Мулрадж подобрал кости с земли и подошел к кровати. – Наконец-то вы очнулись. Давно пора. Как вы себя чувствуете?

– Ужасно голоден, – сказал Аш со слабой ухмылкой.

– Это хороший признак. Я сейчас же пошлю за хакимом Рао-сахиба, и, возможно, он позволит вам выпить немного мясного бульона или чашку теплого молока.

Он рассмеялся при виде гримасы, появившейся на лице Аша, и повернулся, чтобы позвать слугу, но Аш удержал его за полу куртки здоровой рукой и проговорил:

– Мальчик. Джоти. Он в порядке?

Мулрадж на мгновение замялся, а потом сказал, что с мальчиком все в порядке и Ашу нет необходимости беспокоиться о нем.

– Сейчас вам нужно думать только о себе. Вы должны оправиться как можно быстрее: мы не можем сняться с места, пока вы не восстановите силы, а мы уже стоим здесь почти неделю.

– Неделю?!

– Вы находились в беспамятстве целые сутки, а бо́льшую часть следующих трех бесновались, как умалишенный. А потом спали крепким сном младенца.

– Боже мой, – тупо пробормотал Аш. – Неудивительно, что я так голоден. Что с конями?

– Конь Джоти, Булбул, свернул шею.

– А мой?

– Я пристрелил его, – коротко ответил Мулрадж. Аш ничего не сказал, однако Мулрадж заметил красноречивое подрагивание век и мягко добавил: – Мне очень жаль. Но у меня не оставалось выбора. Он сломал обе передние ноги.

– Это я виноват, – медленно произнес Аш. – Мне следовало понимать, что я не сумею развернуть лошадь Джоти. Было уже слишком поздно…

Другой человек, наверное, произнес бы утешительные слова, но Мулрадж питал приязнь к Ашу и не стал лгать.

– Любой порой совершает подобные ошибки. Но сделанного не воротишь, и нет никакого смысла сокрушаться о том, чего нельзя исправить. Забудьте об этом, Пелам-сахиб, и благодарите богов, что остались живы. Ведь поначалу мы все думали, что вы умрете.

Последние слова смутно напомнили Ашу о чем-то, и он нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем именно, а потом резко спросил:

– Здесь была женщина как-то ночью?

– Конечно. Дай. Это одна из служанок раджкумари. Она приходила каждую ночь и будет приходить еще не раз, ибо знает толк в массаже и искусно лечит порванные связки и растянутые мышцы. Вы многим ей обязаны, а хакиму Гобинду – еще бо́льшим.

– А-а… – разочарованно протянул Аш и закрыл глаза, утомленные светом предзакатного солнца.

С учетом всех обстоятельств он оправился на удивление быстро, благодаря собственному крепкому здоровью и заботливому уходу хакима Гобинда. Два трудных года, проведенных в горах за северо-западной границей, наконец-то принесли дивиденды, потому что они закалили Аша, как не закалило бы ничто на свете. Нетрадиционные методы ухода и антисанитарные условия в лагере – пыль, мухи, беспечное пренебрежение элементарными правилами гигиены и полное отсутствие тишины и покоя, – которые привели бы в ужас любого европейского врача, казались Ашу почти роскошью в сравнении со страшными мучениями и тяготами, какие терпели раненые на территории пограничных племен. Он считал, что ему повезло, – и правильно считал, поскольку, как не преминул заметить Кака-джи, он запросто мог умереть или остаться калекой на всю жизнь.

– Чистой воды безрассудство! – сурово выговаривал Ашу Кака-джи. – Разве не лучше было бы дать одному коню погибнуть, чем погубить обоих и самому лишь чудом избежать смерти? Но вы, молодые люди, все одинаковы: не думаете головой. Тем не менее вы проявили завидную храбрость, сахиб, и я охотно обменял бы всю осторожность и мудрость, приобретенную с годами, на малую долю такой опрометчивости и отваги.

Кака-джи был далеко не единственным, кто навещал Аша. К нему наведывались и другие, например члены лагерного панчаята Тарак Нат, Джабар Сингх и старый Малдео Рай, приходившийся четвероюродным братом Кака-джи, – слишком много других, по мнению Махду и Гулбаза, которые не одобряли столь частых визитов и всячески старались не подпускать посетителей к больному. Гобинд поначалу тоже настойчиво рекомендовал покой, но потом передумал, заметив, что пациент успокаивается, когда слушает всякие сплетни о Каридкоте и любые разговоры о повседневных делах в лагере.

Чаще всех Аша навещал Джоти. Обычно мальчик сидел по-турецки на полу и без умолку болтал часами, и именно от него Аш получил подтверждение смутной догадки, ранее пришедшей ему в голову: для Биджурама, который на протяжении многих лет пользовался покровительством Джану-рани и успел скопить значительное состояние из взяток, подарков и денег за некие неуточненные услуги, настали черные дни.

После смерти нотч придворные, пользовавшиеся наибольшим ее расположением, внезапно были переведены ее сыном Нанду на относительно незначительные должности и лишены прежнего влияния и почти всех привилегий, и это привело в ярость Биджурама, чье самомнение и самонадеянность непомерно выросли за годы служения рани. По глупости он выразил свое возмущение, и в результате произошла открытая ссора, в ходе которой Нанду пригрозил ему арестом и конфискацией всего состояния, и Биджурам спасся лишь тем, что обратился к полковнику Пайкрофту, британскому резиденту, с просьбой о заступничестве.