Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

ДЕВИЦА. Смелость какая! А за что вы его?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А вот за это самое, за комсомол! А еще был случай… Пашу Новикову знаете?

ДЕВИЦА. Нет, не слыхала. Это которая из корсетного магазина?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Нет, мачеха ее портниха. По домам шьет. Тоже на нашей улице живет. Эта самая Паша с комсомольцем вертеться стала, гулять ходила. Раз как-то она пошла к нему на квартиру, до одиннадцати часов просидела. А сосед комсомольцев у папаши товар берет. Он нам рассказал.

ДЕВИЦА. Ну, и что же вы?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ах, думаем, ты так — с комсомольцами. Поймали ее вечером. Юбку тюльпаном поверху головы завязали и пустили.

ДЕВИЦА (хохочет). Тюльпаном! Вот ведь какие вы выдумщики. А она что?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Идет на другой день по улице, а мы за ней. Хохочем: «Ну, как с комсомольцами?» Мальчишек за ней пустили. Бежат за ней. Кричат. Смеху было!

ДЕВИЦА. Правда, очень смешно.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Опасно только. Комсомольцы обещали, если еще что будет, с револьверов пострелять.

Идет, читая книгу, БЕСЕДА. Подходит к СТУДЕНТУ-МОССЕЛЬПРОМЩИКУ{211}, читающему за своим лотком с папиросами.

БЕСЕДА. Здорово, Вася!

МОССЕЛЬПРОМЩИК. Здоровеньки булы.

БЕСЕДА. Все читаешь?

МОССЕЛЬПРОМЩИК. Дочитываю. Я бы давно кончил. Шумно очень, и отрывают. Подойдет какой-нибудь. Начнет копаться. «„Ява“ есть?» — «Есть». — «А „Ира“ есть?» — «И „ИраТ“ есть», — говорю. «А „Красная Звезда“ есть?» — «Есть». — «Ну, дайте „Нашу марку“». Смотришь на него и думаешь: «Ах, хай тоби грец. Я бы за это время пять страниц отчекрыжил».

БЕСЕДА. Вместе, может, почитаем?

МОССЕЛЬПРОМЩИК. Садись!

Беседа подсаживается к нему читать.

ДЕВИЦА (смотрит вслед прошедшей даме). Шелковые чулки теперь не модно. Теперь фильдеперсовые носят, с носочками сверху. А я с вами насчет комсомольцев не согласна. Среди них есть интересные и даже красивые.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Пусть они по нашему переулку ночью пройдут, еще красивей будут. А главное, нет чистоты в отношениях к женскому полу. Живут не венчавшись. Ведь это прямо обидно! Тебе это нельзя, а им можно. Ты как честный человек должен в церковь отправляться, чтобы божье благословение получить, а они вокруг кустика обкрутятся, и все. И еще заведено: женились, скажем, если не понравилось, можешь разводиться. Так вот думаешь, мне бы так. Так я бы двести жен имел. Но, как честный человек и интеллигентный, я на это не имею права. Срам какой! Вот когда маменька за папашу выходили, рассказывают, что их чуть не силком вели. Не хотели маменька за папашу идти. На другой день папаша сняли ремень. Ах, говорит, сукина ты дочь, так ты меня не любишь? И давай маменьку к любви приучать. Так вот учили, учили, привыкли маменька и стали папеньку любить. Так и живут, и большие капиталы нажили. Вот это любовь!

ДЕВИЦА. Очень интересно вы рассказываете. Пойдемте к автомату. Знаете, гривенник бросите, иногда шоколадка выскакивает, как в лотерее все равно.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Сделайте одолжение.

Идет медленно НИНА. ФЕДОР вскакивает ей навстречу.

ФЕДОР. Нина!

НИНА. Ах… Федор. Здравствуй!

ФЕДОР. Откуда ты? Что тебя не видно нигде третий день?

НИНА. Я… была… у подруги одной жила.

ФЕДОР. А… а. Вид у тебя паршивый. Бледная очень.

НИНА. Устала. Заниматься много приходится.

ФЕДОР. По-моему, ты не от занятий устала, Нина.

НИНА. От чего же?

ФЕДОР. От собачьей жизни. От мужа своего.

НИНА. Что ты глупости говоришь. Оставь!

ФЕДОР. Нет, не оставлю! Я его разговоры с тобой слышал. Ведь это сплошное издевательство. Он обращается с тобой как с собакой.

НИНА. Глупости! Неправда! Просто резок он. И потом — не твое дело вмешиваться, Федор. Следи за своей жизнью!

ФЕДОР. Нина! Брось его! Ведь я знаю, как тебе плохо. Ты говоришь, резок он. Не резок, просто сволочь он…

НИНА. Если ты не перестанешь, я уйду сейчас же.

ФЕДОР. Не буду, Нина. Но пойми же, не могу я. Ты ведь знаешь, я люблю тебя. То, что он с тобою делает, меня иногда до сумасшествия доводит.

НИНА вдруг пошатывается и почти падает. ФЕДОР подхватывает ее.

Что с тобой?

НИНА. Ничего… пройдет… голова кружится. Сейчас из больницы я… после аборта.

ФЕДОР. После аборта? А Терехин где? Что же он, не мог проводить тебя? За тобою зайти?

НИНА. Не знаю. Занят он, наверное.

ФЕДОР. Нина, ну что же это будет? Ну, прошу тебя, брось этот стыд нелепый! Поговорим хоть один раз прямо. Почему ты не уйдешь от него?

НИНА. Не знаю… Я уйду… только не сейчас. Да и куда уйти?

ФЕДОР. Как куда?

НИНА. Некуда! Ну, уйду. Ты думаешь, лучше будет? Ни с кем я уже больше не буду. Полюбить не смогу… Слишком наболело — вот! А одной тоскливо. Мне страшно сейчас одной оставаться.

ФЕДОР. А я? Ведь друг я! Не оставлю тебя. Вместе будем.

НИНА. Брось, Федор! Ты любишь меня. Тебе кажется, что ты друг, что сможешь остаться другом. А на самом деле будешь ждать большего. А у меня нет к тебе чувства другого, кроме дружбы. Будет у тебя неудовлетворенность. Или отойдешь, или… нехорошо будет.

ФЕДОР. Неправда!

НИНА. Нет, правда. А если и сумеешь выдержать, так тебе тяжело будет. А я не хочу этого. Пускай уж я одна.

ФЕДОР. Но ведь… Терехин заедает тебя. Ты становишься плохой коммунисткой.

НИНА. И он мне все время говорит, что я плохая коммунистка. Понимаешь, Федор, самое ужасное, что я никогда не уверена. Может быть, и в самом деле у меня много мещанского. Он ругает меня и говорит мне такие вещи, которые действительно правильны. О них все говорят. О них пишут. Но говорит он в их защиту, на мой взгляд, много неправильного, и так все переплетается, что я не могу разобраться, путаюсь… и мучаюсь. Может, он и прав, что вместе вообще жить нельзя, мещанство получается. Я почти никого не знаю, у кого хорошо бы было, а если так, что же уходить? Ну, он грубее других, и только… А я люблю его…

ФЕДОР. Неправда, многие живут хорошо. Только они не кричат о себе. Они скромны. А вот гниль — она криклива. Нагла. Прет в глаза. Все заслоняет. На самом деле здорового у нас больше, оно сильнее. Несчастье наше в том, что молчим. А гнили отпор нужно дать. Пора!

НИНА. Не сделать вам ничего. В самих вас это сидит. Ну почему так бывает, скажи, Федор? Вот есть прекрасные ребята, коммунисты подлинные, честные, хорошие. На работе — наши целиком, а в личной жизни мелочны, грубы, с женами обращаются по-хамски.

ФЕДОР. Тут, Нинка, груз. От прошлого осталось. Мещанство заедает. Вот тут и надо поход трубить, и на таких, как Терехин, в первую очередь.

НИНА. В личную жизнь полезешь?

ФЕДОР. Полезу. Вот если бы не мое положение, я бы вопрос о тебе и Терехине давно бы поднял.

НИНА. Ты с ума сошел. Я бы с тобой слова больше не сказала. Какое же у тебя положение?

ФЕДОР. Положение… Да видишь… он догадывается, что я люблю тебя. Кричит везде об этом. И мне сказал. Начну я против него дело, скажут, что это я на личной почве… Противно.

НИНА. И не смей… Я сама как-нибудь. Вот только разберусь немного. Иногда мне кажется, что он все-таки любит меня, а сама я во многом виновата.

Сзади к ним подходит ТЕРЕХИН. Останавливается. Слушает.

А иногда он так отвратителен, так груб… что думаю, лучше пулю в лоб, чем так дальше.

ФЕДОР. Уже и до этого дошло?

НИНА. Я часто думаю о самоубийстве. Как подумаешь, что стоит только нажать курок, и не будет ни унижения этого, ни грубости, ни стыда перед другими и самой собой больше всего…

ТЕРЕХИН. Так! Значит, говоришь, никому не рассказываешь? Не сплетничаешь?

ФЕДОР (встает). Ты?!

ТЕРЕХИН. Убирайся! С тобой я потом поговорю.

ФЕДОР. Терехин, я предупреждаю тебя, если ты по отношению к Нине позволишь себе…

ТЕРЕХИН. Ты сюда лезть вздумал? Как собаку пристрелю! Погань!

ФЕДОР (хватает его за грудь). Ах, ты…

НИНА хватает ФЕДОРА за руку. Становится между ними.

НИНА. Уйди! Немедленно уходи! Если ты еще хоть слово скажешь, кончено. Уйди, Федя! Прошу тебя!