Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

Плачет.

ТЕРЕХИН. Ой, будь ты проклято… Да пойми же ты, я не говорю тебе: делай аборт — делай как хочешь! Если ты считаешь возможным в теперешней обстановке иметь ребенка, поступай как хочешь!

НИНА. Как ты отвратителен!.. Как ты подл! Как ты… Костя, милый, да ведь пойми, если ты не хочешь, как же я могу рожать? Ведь это наш ребенок, и если ты его не хочешь, как же я… как же я могу нелюбимого, нежеланного.

После паузы, твердо. Нервно.

Ну что ж! Сделаю… Как отвратительно все это, и если б только можно было…

Идет к двери.

Открывается дверь. Входит ПРЫЩ. Видит Нину. Быстро отскакивает назад, захлопывает дверь, но дверь с силой открывается. Входит ЖЕНА Терехина, ведя за руку четырехлетнего СЫНА.

ОЛЬГА. Костя!

НИНА. Кто это?

ТЕРЕХИН. Это ко мне… сестра. Ты иди, Нина, иди!

Толкает ее к двери.

ОЛЬГА. Сестра? Это я-то…

Прыщ делает ей страшные глаза и прикладывает руку ко рту. НИНА смотрит на нее, потом на Терехина. Выходит. ПРЫЩ пятится задом тоже.

Это что же за евреечка?

ТЕРЕХИН. Тише, Оля, тише, говорю. Не труби! Глотка у тебя здоровая, а тут кругом ребята занимаются. (Прыщу, тихо.) Иди в соседнюю комнату, кричи там, шуми или уведи братву. Скандал ведь будет.

ОЛЬГА. А поздороваться с женой и сыном забыл? Или каждый день видаемся?

ТЕРЕХИН. Здравствуй, Оля. (Целует ее.) Здорово, бутуз, а отца помнишь? (Поднимает мальчишку. В сторону.) Ох, будь ты проклято! (Ольге.) Что приехала, Оля?

ОЛЬГА. К тебе, Костя, на жительство. Жить нечем. Дедушка Федор Иванович приказали долго жить, а бабка Алена говорит: «Довольно, у меня и без тебя внучья есть. У тебя законный муж, к нему и поезжай. Пущай он тебя кормит и ребенка своего». Едва доехали, Костя. А как попала я с Колькой на улицы ваши, глаза разбежались, я и говорю Кольке: «Как же это мы папу найдем… А он…»

ТЕРЕХИН. Так… так… Ну, вот что, Оля. Тебе жить со мной нельзя. Уезжать надо. А денег — ты не беспокойся. Я, как стипендию получу, все тебе. Живи!

ОЛЬГА. То есть как нельзя? Это почему же?

ТЕРЕХИН. Да потому, что… да потому, что у нас здесь жить женщинам нельзя. Запрещают с женами.

ОЛЬГА. А почему у тебя две кровати? А почему платье бабье висит? С женой нельзя, а со шлюхами можно? Ты думаешь, я не рассмотрела сразу, что нечисто тут? Ты с ею живешь, что вышла! [Жидовку взял!]

ТЕРЕХИН. Если ты будешь кричать, я не буду говорить совсем. Что ты, баба необразованная, что ли? Не ори!

ОЛЬГА. Жена одна мучайся. Ребенка корми, одевай. Жди его, проклятого, а он тут шлюх заводит. Мне и так по городу прохода нет. Бабы смеются: «Что же, пропал комиссарик твой? Как жил тут, так нужна была, а как уехал, в Москве себе других завел. В Москве-то бабы послаще». Вот никуда я не уйду. Мы в загсе венчаны. Меня не имеешь права гнать, я законная. Колька, раздевайся, спать лягать будешь.

Раздевает мальчишку. Ведет к постели.

ТЕРЕХИН. Вот что, Оля. Ты это брось! Таких законов в советской стране нет, чтоб заставить жить насильно. Не лезь, говорю! Будешь лезть — разведусь! На это у нас законы написаны. Ты что, забыла, кто братец у тебя? Белый. А где он? За границей! Да ты знаешь, что за это по советским законам ты в тюрьме сгниешь.

ОЛЬГА. Что же, я ответчица за брата?

ТЕРЕХИН. А кто же ответчик? Семья-то одна или нет? Мне только крикнуть стоит — арестуют в два счета. Смотри, Ольга! Не хочешь меня послушать? Быть тебе в тюрьме. А мальчишку в колонию.

ОЛЬГА. В колонию?

ТЕРЕХИН. Обязательно…

ОЛЬГА. За что же, Костя? Ждала, ждала, надеялась, а теперь — в тюрьму? Господи… как же теперь… (Плачет.) И жить нечем…

ТЕРЕХИН. Да чего ты ревешь? Бросаю я тебя? Нет. Денег не даю? Если не посылал раньше, так ты же у бабки Алены жила, теперь пошлю. А когда кончу, инженером заделаюсь, прямо к тебе — и заживем. А сейчас нельзя.

ОЛЬГА. Да почему нельзя? Почему с той можно, а с законной нельзя?

ТЕРЕХИН. Вот какая ты, Оля! Кричишь, а не знаешь, как все обстоит на самом деле, почему я с этой… сошелся. Думаешь, по любви? Все время только о тебе думаю.

ОЛЬГА. Здорово думаешь. Хоть бы раз письмо написал.

ТЕРЕХИН. Не в письмах дело. Да. Так думаешь, по любви? Нет, товарищ она мне. Друг. Работаю я с ней вместе. Занимались. Я ей как за старшего брата. А потом влюбилась она в меня. Если, говорит, не будешь со мной жить — застрелюсь. Ну, и сошелся. А теперь, подумай, Оля, если сейчас ее прогнать, ведь она жизни решится, а мы с тобой будем виноваты. Я ее жалею, Оля. Я ей слова ни разу грубого не сказал. А теперь вдруг прогнать. Оля, нельзя этого. Сама подумай.

ОЛЬГА. Меня прогоняешь, заарестовать грозишься, а ее нельзя?

ТЕРЕХИН. Нельзя, Оля. Болеет она. Организм слабый. Я ей про тебя все рассказывал и про Кольку. (Берет мальчишку на руки.) Ну что, отца помнишь, бутуз?

ОЛЬГА. Отчего ж ты сказал — сестра?

ТЕРЕХИН. А чтоб не напугать ее. Чтоб она не знала, что это ты. Ну, подумай, скажу — жена. Она решит: «Ну вот, приехала отнимать. Пойду утоплюсь… застрелюсь». Я и так боюсь. Тсс… погоди.

Приседает и испуганно прислушивается.

ОЛЬГА хватается руками за грудь. Пауза.

Нет… послышалось…

ОЛЬГА. Ой, напугалась я! Ну что ж, пойду я, Костя. Раз гонишь, грозишься — надоть уходить. Только как же это выходит, Константин Мироныч… разводимся мы с вами?

ТЕРЕХИН. Да нет, что ты. Вот погоди… Летом к тебе прикачу, и денег пришлю, и Кольке пришлю гостинчик. Ах ты, бутуз, отца-то помнишь?..

ОЛЬГА. Вот, Костя, еще… нет ли сейчас деньжат у тебя, а то мало у меня. Еле-еле на дорогу станет.

ТЕРЕХИН. Эх ты, вот досада! Сейчас-то нету. Погоди-ка. (Роется в карманах.) Тут нет. Ах, будь ты проклято… Вот, постой… три, пять, десять… вот, Оля, восемнадцать копеек только. На! Да ты не беспокойся, я, как только стипендию… Ах ты, черт! Как же выпустить тебя? Неудобно же нам вместе идти.

Открывает дверь и ударяет по голове подслушивающего ПРЫЩА.

Ты что, мразь, подслушиваешь? В морду хочешь… Ну, да все равно. Проводи эту женщину к трамваю… Только… Двором проведи. (К жене.) Ну, до свиданья, Оля, скоро увидимся. Колька, прощай, прохвост, отца помни. Ну, идите, идите!

Они уходят. Он смотрит им вслед. Прикрывает дверь. Подходит к авансцене, говорит в публику.

Заела! Личная жизнь заела… Как закабаленный, все одно. Ну почему нельзя так жить, как хочется, чтоб никаких законов, никаких моралей проклятых, никаких выдумок буржуазных! Как сговорились все! Собрались и травят. Жизнь топчут. А что я сделал? Чем я хуже других?

Занавес.

Эпизод пятый

«ГОВОРИТ МОСКВА»

Площадь. Возле громкоговорителя. Толпа слушает, стоя и сидя около памятника. Вечер. По радио исполняют музыкальные номера. В толпе разговаривают.

ПЕРВЫЙ. Здорово запузыривают! Как граммофон.

ВТОРОЙ. Ну, хватили — граммофон. Лучше! Поверить трудно: труба, и такие звуки.

[ПЕРВЫЙ. Я вот Нежданову{205} слушал. Знаете, лучше, чем [на концерте. И главное — дешевле.

ВТОРОЙ. Ну, это как кому. Говорят, она к радиопередаче иск предъявила.]

ТРЕТИЙ. Тише! Не мешайте!

ПЕРВЫЙ. Почему это тише? Не заседание здесь, а улица. Вы думаете, как с портфелем, так уж распоряжаться можно?

ТРЕТИЙ. Да тише, говорят вам!

ПЕРВЫЙ. Сиди у себя в комнате, наушники заведи, тогда и командуй «тише». Господи, сколько командующих развелось!

ТРЕТИЙ уходит.

ВТОРОЙ. Вскочило это радио мне в копеечку.

ПЕРВЫЙ. Громкоговоритель поставили?

ВТОРОЙ. Нет. Петька мой по всему учреждению телефонные трубки пообрезал, на приемники. Выдрать я его выдрал, а платить пришлось.]

ПЕРВЫЙ. Тише, тише! Кажется, из оперетты начали.

Входит ФЕДОР. Садится на скамейку.

БЕСПРИЗОРНЫЙ (идет и поет). Граждане, подайте копеечку на кусочек хлеба.

НЭПМАН. Проходи, проходи! В колонию газеты «Правда» иди — отстроили.

К стоящей студентке подходит ВОЗНЕСЕНСКИЙ.