Талтос - Энн Райс

Кирпичи укладывали по порядку, и известковый раствор стягивал их толстым слоем. Кирпичи и известковый раствор, там, у самого верха

— Но ведь это абсурд, совершенный абсурд. Это средневековое наказание, абсолютно возмутительное! Томми, проснись, Томми!

Он был готов закричать снова, но это было слишком унизительно: эти подонки могут услышать его, услышать, как он рычит, поняв, что они закладывают кирпичами свою проклятую дверь.

Он тихо плакал, прислонившись к руке Томми. Нет, то было временное наказание, чтобы они почувствовали себя несчастными, раскаявшимися, прежде чем передать их властям Они не собирались оставлять их здесь, чтобы они здесь погибли. Это было некоего вида ритуальное наказание, предназначенное лишь для того, чтобы напугать их. Разумеется, ужасная его часть заключалась в том, что Томми умер! Но все же он был бы рад сказать, что это был всего лишь несчастный случай. Когда они появятся снова. Он должен продемонстрировать полную готовность к сотрудничеству. Все должно быть нацелено на то, чтобы выбраться отсюда!

Я не могу умереть подобным образом, это немыслимо, что я должен погибнуть, как Томми. Поплатиться всей своей жизнью, оставить все мечты только за то, чтобы удостоиться великой чести — мельком взглянуть на Стюарта и на Тессу…

Где-то в глубине разума он сознавал, что допустил ужасные ошибки в своих логических построениях, но продолжал конструировать свое будущее: их приход, их оправдание, что они намеревались только слегка напугать его и что смерть Томми — это несчастный случай, они не представляли себе, что падение может оказаться столь опасным, сколь глупо это было с их стороны быть столь убийственно мстительными. Он должен быть наготове, оставаться спокойным; возможно, следует немного поспать, прислушиваясь к звукам укладываемого кирпича и известкового раствора. Но эти звуки прекратились. Дверь, возможно, была опечатана, но это не имело значения. Должно быть, существуют другие способы проникнуть в эту темницу и другие способы выйти из нее. Позже он займется ими.

Что касается данного момента — лучше всего прижаться к Томми, просто прислониться к нему и ждать, пока прекратится в душе паника и он сможет думать, что делать дальше. Ох, как глупо с его стороны забыть о зажигалке Томми! Томми никогда вообще не курил, но носил с собой эту модную зажигалку; пугал хорошеньких девушек, подносивших сигареты к губам.

Он ощупал карманы Томми и нашел ее в пиджаке: маленькую золотую зажигалку. Теперь остается молиться Богу, чтобы в ней оставался сжиженный газ или картридж с бутаном — словом, то, что заставляет ее гореть.

Он медленно сел, опершись левой рукой на что-то грубое, и почувствовал острую боль. Щелкнул зажигалкой. Маленький язычок пламени брызнул, а потом стал длиннее. Освещенность разрасталась вокруг него, и он видел теперь маленькие камеры, глубоко, глубоко уходящие в землю.

А зазубренные предметы, крошащиеся при соприкосновении с ними, были костями, человеческими костями. Здесь возле него лежал череп с уставившимися на него глазницами, а подальше — еще один. О Боже! Кости настолько старые, что некоторые просто обратились в прах. Кости! И мертвое, внимательно смотрящее лицо Томми с запекшейся струйкой крови в углу рта и на шее, куда она стекала вниз за ворот. И перед ним, и позади него — кости!

Он уронил зажигалку, его руки взлетели к голове, глаза закрылись, рот распахнулся в неуправляемом оглушающем крике. Здесь не было ничего, кроме звука и тьмы, звука, опустошающего его, несущего весь его страх и ужас к небесам… И он знал в глубине души, что с ним все будет в порядке, если он не прекратит кричать, но позволит крику звучать все громче и громче — вечно, не прекращаясь.

22

В самолете редко удается полностью отстраниться от внешнего мира. Даже в этом самолете, столь роскошно зачехленном, с глубокими креслами и большими столами, вы ни на одну минуту не забываете, где находитесь. Вы знаете, что летите на высоте тридцати восьми тысяч футов над Атлантикой, и ощущаете небольшие подъемы и спуски, когда самолет, как бы оседлав ветер, скорее напоминает громадное судно, оседлавшее море.

Они сидели в трех креслах, сгруппированных вокруг круглого стола. Подобно трем вершинам невидимого равностороннего треугольника. Одно кресло было специально сделано для Эша, что было очевидно, и он стоял у этого кресла, когда жестом предлагал Роуан и Майклу занять два оставшихся. Другие кресла, расположенные вдоль стен салона с иллюминаторами, оставались пустыми. Большие, повернутые вверх подлокотники, подобно рукам, одетым в перчатки, ждали, чтобы поддержать вас крепко и прочно. Одно кресло было больше других. Для Эша, несомненно.

Цвета были различных оттенков коричневого и золота. Все имело обтекаемые формы, близкие к совершенству. Молодая американка, разносившая напитки, тоже воплощала собой совершенство. Музыка, возникавшая время от времени — Вивальди, — казалась столь же совершенной. Сэмюэль, удивительно маленький человек, спал в дальней кабине, свернувшись калачиком на диване, и крепко держался за бутылку, которую принес из квартиры в Белгрейв, требовал какого-то бульдога, которого слуги Эша никак не могли ему предоставить. «Ты сказал, Эш, что у меня будет все, что я пожелаю. Я сам слышал, как ты им это сказал. Так вот, я хочу бульдога! И я хочу бульдога немедленно».

Роуан лежала, низко откинувшись в кресле, положив руки на высокие подлокотники. Она не знала, сколько прошло времени с тех пор, как она заснула незадолго до того, как они стали подлетать к Нью-Йорку. А сейчас она была необычайно взволнована, глядя на двоих мужчин напротив нее: на Майкла, докуривавшего маленький остаток сигареты, который он держал между двух пальцев, обратив внутрь красным тлеющим ободком на конце, и на Эша — в одном из его длинных, великолепно скроенных, двубортных шелковых пальто в стиле высокой моды, с небрежно подвернутыми рукавами, в белой рубашке с золотыми запонками, украшенными драгоценными камнями, которые заставили ее вспомнить об опалах, хотя она сознавала, что не была большим экспертом по драгоценным или полудрагоценным камням и не интересовалась чем-нибудь в таком роде. Опалы. Его глаза также заметно опалесцировали, как она думала уже неоднократно. Его брюки, широкие, похожие на пижамные, были тоже фантастически модными. Он небрежно скрестил ноги, так что обнажилась полоска кожи. Такая поза, очевидно, была для него привычной. На правом запястье он носил тонкий золотой браслет непонятного назначения: тонкую металлическую ленту, сверкающую и представляющуюся ей до безумия сексуальной, хотя причину этого она не смогла бы объяснить.

Он поднял эту руку, пробежал пальцами сквозь черные волосы, маленьким пальцем захватив белую полосу, словно не хотел забыть о ней, отделил ее, но потом соединил с другими темными волнами. Этот жест, как ей показалось, оживил его лицо снова — всего лишь одно небольшое движение и его манера глазами быстро обежать всю комнату, после чего его взгляд остановился на ней.

Сама она вряд ли заметила, что второпях извлекла из своего чемодана. Что-то красное, что-то мягкое, что-то свободное и короткое, едва доходившее ей до колен. Майкл обернул ей жемчуг вокруг шеи — маленькое, скромное ожерелье. Это удивило ее. Она была так ошеломлена тогда. Слуги Эша запаковали все остальное.

— Я не знала, хотите ли вы взять Сэмюэлю бульдога.

Лесли повторила эти слова несколько раз, весьма огорченная, что не сумела угодить боссу.

— Не имеет значения, — наконец ответил Эш, выслушав ее и, возможно, впервые вникнув в смысл оправданий. — В Нью-Йорке мы найдем Сэмюэлю бульдогов. Он сможет содержать своих бульдогов в саду на крыше. Знаете ли вы, Лесли, что в Нью-Йорке есть собаки, которые живут на крышах и которые никогда не бывали на улицах, внизу?

Что она должна думать о нем? Что они все думают о нем? Конечно, размышляла Роуан, его преимущество в том, что он ослепительно богат. Или ослепительно красив?

— Но я хочу, чтобы бульдог был у меня сегодня вечером, — волновался Сэмюэль, пока снова не впал в беспамятство. — И я хочу иметь его немедленно.

При первом взгляде на маленького человека Роуан ужаснулась неописуемо. Что это было — гены ведьм? Ведьмовское знание? Или это говорил в ней врач, пришедший в ужас от этих кошмарных складок кожи, полностью покрывающих все его лицо? Он был похож на огромный разноцветный и живой кусок камня. Что будет, если скальпель хирурга удалит эти складки, открывая глаза, полные, правильно оформленные губы, лицевые кости, подбородок? Во что превратится его жизнь?

— Мэйфейрские ведьмы, — сказал он, когда увидел их, Роуан и Майкла

— Знает ли кто-нибудь в этой части мира о нас? — раздраженно спросил Майкл. — И каким образом наша репутация всегда опережает наше появление? Когда вернусь домой, непременно прочту все о колдовстве и исследую его самым серьезным образом.