Талтос - Энн Райс

— Это можно представить, да, но это неосуществимо.

— Одно племя не должно управлять остальными, — настаивал Майкл. — Одно племя даже не должно знать о существовании другого.

— Вы хотите сказать, что мы должны жить втайне? — спросил Эш. — А вы знаете, с какой скоростью наша популяция удваивается, а затем утраивается, а потом учетверяется? Знаете ли вы, насколько мы сильны? Вы не можете знать, как это происходит: вам не довелось видеть, как Талтос рождался с полным запасом знаний, вы никогда не видели, как он достигал полного роста за первые пять минут, или часов, или дней, то есть за тот период времени, который необходим; вы никогда этого не видели.

— Я видела это, — возразила Роуан, — причем дважды.

— И что вы можете сказать? Что могло выйти из моего желания иметь женщину? Из скорби по вашей утраченной Эмалет и поисков ее замены? О тревоге вашей невинной Моны, с семенем внутри ее, из которого может выйти Талтос?.. Или ее смерть?

— Я могу рассказать вам об этом, — сказала Роуан, глубоко вздохнув. — В тот момент, когда я застрелила Эмалет, я не испытывала ни малейшего сомнения в том, что она представляет угрозу существованию моего племени и что она должна умереть.

Эш усмехнулся; он кивнул.

— И вы были правы.

Все замолчали. Затем заговорил Майкл.

— Вы владеете теперь нашей глубочайшей и ужаснейшей тайной, — произнес он.

— Да. Теперь вы ею владеете, — спокойно подтвердила Роуан.

— И мне хотелось бы знать, — продолжал Майкл, — будем ли мы знать ваши тайны?

— Вы их узнаете, — сказал Эш. — Мы должны поспать теперь, все мы. У меня сильно болят глаза. И корпорация ждет ответов на сотни мелких вопросов, которые решить могу только я. Теперь вам нужно уснуть, и в Нью-Йорке я расскажу вам все. И вы узнаете все мои тайны — от самых важных до самых незначительных.

23

— Мона, вставай.

Она услышала болото прежде, чем увидела его. Услышала, как кричат лягушки и ночные птицы, как журчит вода повсюду вокруг нее, мрачная, темная, но все же движущаяся где-то — не то в ржавых трубах, не то вдоль борта ялика, — она не могла определить. Они остановились. Здесь должен был находиться причал.

Сновидение все же было весьма странным. Ей предстояло сдать экзамен, чтобы впоследствии управлять миром, так что необходимо было ответить на каждый вопрос Вопросы задавались из разных областей знаний: по точным наукам, математике, истории, по компьютеру, который она так любила, по ценным бумагам и облигациям, о смысле жизни — и это была труднейшая часть, так как она чувствовала себя такой живой, что не могла найти оправдания этому ощущению. «Ты знаешь, ты просто знаешь, что быть живой — великолепное ощущение». Сможет ли она набрать необходимые сто процентов? Будет ли она править миром?

— Проснись, Мона, — шепнула Мэри-Джейн. Мэри-Джейн не видела, что глаза Моны открыты.

Мона смотрела сквозь стеклянное окно на болото, на зазубренные, наклонившиеся деревья, больные и удушаемые мхом, на вьющиеся лианы, запутавшиеся, словно веревки, обвившиеся вокруг кипарисов. Там, куда достигал лунный свет, она видела пятна воды, стянутые неподвижной ряской, и суставы кипарисовых деревьев с множеством опасных шипов вокруг старых стволов. Черные существа, крошечные черные существа, густо роились на свету. Здесь могут жить и тараканы, но лучше о них не думать! У нее заныла спина. Она попыталась сесть и ощутила тяжесть и боль во всем теле и желание выпить еще молока. Они два раза останавливались из-за молока, а ей хотелось еще. У них было припасено много картонных пакетов с молоком, обложенных льдом, — лучший способ довезти их до дома. И там его выпить.

— Поторопись, милая, выходи и жди меня прямо здесь, а я пойду спрячу эту машину, где ее наверняка не увидят.

— Спрятать машину — этот огромный лимузин?

Мэри-Джейн открыла дверь и помогла ей выйти, встав сзади, явно ужасаясь ее виду и пытаясь этого не показывать. Свет изнутри машины падал на лицо Мэри-Джейн.

— Господи, Мона Мэйфейр, что, если ты умрешь?

Мона схватила Мэри-Джейн за руку, встала на ноги и уверенно ступила на мягкую землю, перемешанную с сияющим белым ракушечником. Они вышли на пирс, в полную тьму.

— Прекрати болтать чепуху, Мэри-Джейн, но я дам тебе тему, над которой тебе следовало бы задуматься, просто на всякий случай, если такое произойдет, — сказала Мона. Она попыталась поднять с пола пакет с едой, но не смогла наклониться так низко.

Мэри-Джейн только что зажгла фонарь. Она повернулась, свет попал ей в глаза, и она показалась мертвенно-бледной. Фонарь осветил старую хижину в нескольких шагах от обветшавшего причала и свисавшие лохмотья мха на казавшихся мертвыми ветвях деревьев.

— Боже, сколько всякой нечисти летает здесь в темноте!

— Мона Мэйфейр, у тебя скулы прямо торчат из лица! — сказала Мэри-Джейн. — Клянусь Богом, я вижу твои зубы сквозь кожу!

— Ох, прекрати сейчас же, ты сходишь с ума. Это свет такой. Ты сама выглядишь как привидение.

Но Мона действительно чувствовала себя кошмарно: общая слабость, боль во всем теле; даже ступни ног ломило.

— А какого цвета стала твоя кожа? Боже, ты выглядишь так, будто утонула в ванне из молока или магнезии.

— Я в полном порядке. Просто мне не поднять с пола эти продукты.

— Я подниму все это. Ты обопрись о дерево и передохни. Помнишь, я тебе о нем рассказывала: кипарисовое дерево, самое старое в этих местах? Видишь, там раньше был маленький пруд. Куда семья ходила кататься на лодке. Вот, возьми фонарь, ручка не нагревается.

— Он выглядит опасным. В вестернах они всегда швыряют такой фонарь в амбар, в который героя заманивают негодяи. Фонарь разбивается, и в амбаре непременно разгорается пожар. Мне эта идея не нравится.

— Ну ладно, никто не собирается устраивать здесь пожар, — крикнула Мэри-Джейн через плечо, передвигая один за другим мешки с продуктами и швыряя их с шумом на ракушки. — А кроме того, там нет никакого сена, а если бы и было, так оно бы давно отсырело.

Огни фар машины освещали болото, прорезая бесконечный лес стволов, толстых и тонких, разломанных пальмовых веток и иззубренных банановых деревьев. Вода дышала, вздыхала и капала снова, вздымая застоявшуюся вонь, и вновь становилась недвижной.

— Боже, какое жуткое место, — прошептала Мона, но, как ни странно, ей здесь нравилось. Ей нравилась даже прохлада в воздухе, томная и мягкая, не тревожимая слабым ветерком, но тем не менее колеблющаяся — возможно, из-за воды.

Мэри-Джейн свалила на землю тяжелый ящик со льдом.

— Нет, смотри на другую сторону, когда я сяду в машину и стану разворачиваться. Смотри туда, где мерцают огни, — и увидишь Фонтевро!

Дверца захлопнулась, колеса развернулись на гравии.

Громадная машина повернула направо, и свет фар заскользил по тщедушным призрачным деревьям… И вдруг она увидела их: огромные, высвечивающиеся в этом кошмарном свете остроконечные окна аттика, сверкающие и мигающие отражавшимися в них огнями машины.

Ночь становилась все темнее, но Мона по-прежнему видела громадину дома на фоне неба. Впечатление было такое, что дом вот-вот упадет.

Она почти закричала, хотя не была уверена почему. Они не могли выстроить подобный дом, настолько наклонившийся, дом-калеку. Дом под водой — одно дело, но дом, похожий на этот? Даже когда машина отъехала прочь, испустив маленькое облачко белого дыма, она увидела, что свет продолжает гореть в этих немыслимых руинах. Она могла видеть свет через веерообразное окно над дверью в центре веранды, свет, идущий из глубины. Моне на миг показалось, что она слышит нечто похожее на звуки радио.

Фонарь светил довольно ярко, но вокруг царила непроглядная тьма. Здесь не было ничего, кроме этого фонаря и неясного, мерцающего света от углей внутри падающего дома.

Боже правый! Мэри-Джейн даже не осознала, что проклятое место повернулось вверх дном в ее отсутствие! Мы должны вытащить оттуда бабушку, если предположить, что она еще не утонула без всяких соблюдений приличия в этом забытом Богом илистом болоте! Запах был самым отвратительным из всех, которые ей приходилось ощущать, а когда Мона взглянула на небо, оно светилось розовым светом, как бывает в Луизиане. Исчезающие деревья тянули друг к другу бесполезные маленькие ветки, чтобы соединиться вместе, и мох казался прозрачным: бесконечные вуали из мха. Птицы… Подумать только, как кричат птицы. Самые верхние ветки деревьев были покрыты паутиной. Интересно, это пауки или шелковичные черви?

— Да, место и в самом деле очаровательное, — вслух произнесла Мона. — Только вот этот дом, не собирается ли он перевернуться?

«Мама».

«Я здесь, Морриган».

Позади нее на дороге послышался какой-то звук. Боже, Мэри-Джейн бежала к ней, одна, во тьме. Максимум, что она могла сделать, — это повернуться с поднятым вверх фонарем. Спина болела теперь просто невыносимо, а она не могла даже поднять что-нибудь или попытаться дотянуться до чего-нибудь — могла только держать этот жуткий фонарь.