Талтос - Энн Райс

Это был массивный, крепкий дом, упорно сопротивляющийся разрушению, возможно остановившийся на этой стадии навечно. Когда она подумала обо всей мерзости, скопившейся внизу, то невольно удивилась, почему их обеих не засосало туда до сих пор, как всегда в кино негодяев поглощают зыбучие пески.

— Иди наверх, — сказала Мэри-Джейн, уже затащившая одну из сумок на ступеньку выше Моны.

Треск, стук… Девушка всерьез взялась за дело.

Мона начала подниматься. Ступени были прочными и к тому же еще и удивительно сухими. Когда она дошла до самого верха, то полностью высохла, словно это была не глубокая ночь, а весенний жаркий солнечный день, который выбелил доски, да, посмотри, буквально выбелил их, как если бы это был плавник.

Наконец Мона оказалась на втором этаже и прикинула, что угол наклона дома меньше пяти градусов. Но и этого было достаточно, чтобы довести человека до полного безумия, и она прищурила глаза, чтобы лучше видеть самый конец коридора. Еще один рояль и прелестная дверь с боковыми фонарями и электрическим вентилятором, с электрическими лампами, подвешенными на скрещивающихся проводах, свисающих с потолка Сетка от москитов. Или что-то другое? Множество таких сеток и мягкий электрический свет, сияющий сквозь них.

Она прошла несколько шагов, все еще прижимаясь к стене, которая и в самом деле была теперь сухой. Вдруг она услышала тихий смешок, донесшийся из конца коридора. Как только Мэри-Джейн подошла с фонарем в руке и установила его рядом с сумкой на верху лестницы, Мона увидела ребенка, стоящего в дальних дверях.

Это был мальчик, темнокожий, с большими чернильными глазами, с мягкими черными волосами и с лицом маленького индийского святого. Он смотрел на Мону.

— Эй, ты, Бенджи, подойди, помоги мне со всем этим. Ты должен помочь мне! — крикнула Мэри-Джейн.

Мальчик неторопливо подошел к ним и вблизи оказался не столь уж маленьким Он был почти такой же высокий, как Мона, что, конечно, не говорило о многом, ведь Мона еще не перешла границу в пять футов два дюйма, а быть может, никогда и не перейдет. Он был одним из тех красивых детей с великим загадочным смешением кровей: африканской, индийской, испанской, французской, а возможно, и мэйфейрской. Моне хотелось прикоснуться к его щеке и убедиться, что она так же хороша на ощупь, как и на вид: очень-очень тонкая, загоревшая кожа. Что-то Мэри-Джейн говорила ей о нем, продающем себя в центре города. В легких всплесках загадочного освещения она мысленным взором увидела пурпурные обои комнат, бахромчатые абажуры, джентльменов в декадентском обличье, похожих на дядю Джулиена, в белых костюмах и со всякими штучками подобного рода. И — подумать только! — саму себя на медной кровати с этим восхитительным мальчиком!

Чистое безумие! Боль остановила ее снова. Она могла свалиться прямо на ходу. Но сосредоточенно, размеренно и упорно она поднимала одну ногу, а затем приставляла другую. Здесь были кошки, точно, ведьмовские кошки! Милостивый Боже, большие, длиннохвостые, пушистые, с демоническими глазами. Их, должно быть, было не менее пяти, крадущихся вдоль стен комнаты.

Прекрасный мальчик с блестящими черными волосами нес впереди нее два мешка с продуктами снизу, из холла. Здесь, можно сказать, было даже чисто, после того, как он подмел пол и протер его мокрой шваброй.

Ее ботинки оставляли мокрые следы. Она собралась спускаться вниз.

— Это ты, Мэри-Джейн? Бенджи, это моя девочка? Мэри-Джейн?

— Я иду, бабушка, иду. Что ты делаешь, бабушка?

Мэри-Джейн пронеслась мимо Моны, неуклюже ухватив два ящика со льдом, растопырив локти, с развевающимися длинными соломенно-желтыми волосами.

— Эй, я здесь, бабушка! — Она исчезла за поворотом. — Что ты сейчас делаешь?

— Ем крекеры с сыром. Хочешь кусочек?

— Нет, не сейчас. Поцелуй меня. Телевизор опять не работает?

— Работает, милая. Меня уже от него тошнит. Бенджи записывал мои песни, когда я пела Бенджи…

— Слушай, бабушка Я должна уйти. Я привезла к нам Мону Мэйфейр. Мне нужно втащить ее наверх, на чердак, где действительно тепло и сухо.

— Да, о да, пожалуйста, — прошептала Мона. Она прислонилась к стене, и та отъехала от нее. Почему бы попросту не лечь на эту стену, которая и так уже накренилась? Ведь можно лечь прямо на наклонившуюся стену… Ее ноги дрожали, и боль возвратилась снова

«Мама, я уже иду».

«Потерпи, милая, надо еще взобраться на один лестничный пролет».

— Ты привезла Мону Мэйфейр к нам? Приведи ее ко мне.

— Нет, бабушка, не сейчас.

Мэри-Джейн вылетела из комнаты, пышной белой юбкой зацепившись за дверную ручку, и протянула руки к Моне.

— Прямо сейчас, милая, прямо сейчас заворачивай за угол.

Послышался шорох и стук, и, как только Мэри-Джейн завернула Мону за угол и указала ей на начало следующей лестницы, Мона увидела крошечную старушку, выходящую из дальней комнаты. Седые волосы старушки были небрежно заплетены в длинные косицы, схваченные на концах резинками. Лицо ее было подобно скомканной одежде, маленькие черные, как угольки, глаза, словно завернутые в гофрированную бумагу, светились добродушным юмором.

— Нужно торопиться, — сказала Мона, двигаясь так быстро, как только могла, вдоль поручня. — Меня тошнит от этого перевернутого дома

— Тебя тошнит из-за малыша!

— Ты иди вперед и поверни на тот свет, — закричала маленькая старушка, вцепляясь удивительно сильными сухими пальцами в руку Моны. — Почему, черт подери, ты мне не сказала, что этот ребенок сам в положении? Бог мой, да ведь это девочка Алисии, которая чуть не умерла, когда они отхватили ей шестой палец.

— Что? Вы хотите сказать — мой палец? — Мона обернулась, чтобы посмотреть в крохотное морщинистое лицо старухи, которая кивнула, твердо поджав маленькие губы.

— Разумеется, милая, и ты чуть не отправилась на небеса, когда они положили тебя на операционный стол.

Никто не рассказывал тебе о медсестре, которая сделала тебе укол дважды? О том, что твое сердце почти остановилось, о том, как Эвелин пришла и спасла тебя?

Влетел Бенджи, устремившись вверх по лестнице, его босые ноги вздымали пыль с голых досок.

— Нет, никто ничего не рассказывал мне! Боже, шестой палец!

— Как ты не понимаешь, ведь это может тебе помочь! — заявила Мэри-Джейн.

Теперь они устремились наверх. И это было как сотня ступенек к свету, а тоненький Бенджи уже зажег огни и теперь медленно, томно спускался вниз, хотя Мэри-Джейн уже покрикивала на него.

Бабушка остановилась на первой ступеньке. Ее белая ночная рубашка коснулась грязного пола. Черные глаза пристально всматривались в Мону.

«Это Мэйфейр, можете не сомневаться», — подумала Мона

— Принеси одеяла, подушки и все такое, — сказала Мэри-Джейн. — Поторапливайся. Еще молока Бенджи, принеси молоко.

— Ладно, только подождите минутку, — крикнула бабушка. — Эта девочка выглядит так, что у нее уже нет времени, чтобы провести ночь на чердаке. Ее следует срочно везти в больницу. Где грузовик? Ваш грузовик на причале?

— Не беспокойся об этом, она собирается рожать ребенка здесь, — сказала Мэри-Джейн.

— Мэри-Джейн! — вскричала бабушка. — Проклятье! Я не могу взобраться на эту лестницу из-за моего бедра!

— Тогда отправляйся прямо в кровать, бабушка. Заставь Бенджи поторопиться с этим барахлом. Бенджи, я не собираюсь платить тебе за такую работу!!!

Они продолжали взбираться по лестнице на чердак, и по мере подъема воздух становился все теплее. Это было громадное пространство.

Несколько пересекающихся световых лучей она видела еще снизу. Теперь ей удалось разглядеть отопительные трубы и огромные шкафы, стоящие в каждой нише. В каждой, за исключением одной, в которой глубоко внутри была помещена кровать, а рядом с ней масляная лампа

Кровать была гигантская, собранная из тех простых брусьев, которые часто используются в строительстве в сельской местности. Балдахина уже не было, и лишь многослойная сетчатая занавеска от москитов была протянута над самым верхом. Сетка перекрывала вход в нишу. Мэри-Джейн подняла ее — и Мона упала на самый мягкий в мире матрас.

Ох, только бы он был сухой! Он был сухой! Огромная перина, вздохнув, охватила ее. А масляная лампа, хотя и находилась в опасной близости к постели, превращала нишу в нечто вроде уютной маленькой палатки.

— Бенджи, тащи сюда ящик со льдом, и немедленно!

— Дорогая, я только что отнес его на нижнюю веранду, — ответил мальчик, вроде бы с луизианским акцентом франкоговорящих выходцев из Акадии. «Звучит совсем не так, как старушка. Она говорит, почти как все мы, — подумала Мона, — возможно, немного отличается от нас».

— Знаешь что? Просто иди и принеси его, — велела Мэри-Джейн.

Сетка поймала весь золотой свет и превратила большую мягкую постель в великолепное уединенное убежище. Хорошо было бы здесь умереть — возможно, лучше, чем в водном потоке с цветами.