Чикита - Антонио Орландо Родригес

Как если бы незнакомец вдруг вломился в ее фургончик и надругался над ней, не имевшей сил сопротивляться. Разве справедливо распоряжаться судьбами других, все равно — стран или людей, — только потому, что они лилипуты? К утешению Чикиты, не все американцы (узнала она из газет) соглашались с присоединением Гавайев и Филиппин. Одни усматривали в этом акт вандализма. Другие находили отвратительным, что к их стране теперь относятся новые и вовсе не белые расы и культуры. Можно подумать, мало мороки с неграми, которых еще обтесывать и обтесывать.

— Ну уж на Кубе такого не случится, — заметила Чикита Рустике. — Американцы пробудут там, только пока мы сами не научимся управлять республикой.

— Разве мы дураки какие? — возразила служанка. — Столько лет воевали — неужто не сможем управиться с этой самой республикой самостоятельно?

— Неблагодарная! — упрекнула ее Чикита. — Не плюй в протянутую руку помощи!

Из Омахи Чикита отправилась в Сан-Франциско и семь месяцев работала на очередной ярмарке у Бостока. Там она, к слову, встретилась с Лилиуокалани, утратившей всякую надежду на свободу Гавайев и сдавшейся. Теперь она лишь желала вернуть отобранные у нее лично земли или хотя бы получить компенсацию. Она засыпала письмами президента, сенат и конгресс, но никто не отвечал, и это здорово действовало ей на нервы.

Королева пребывала в трауре. Несколько недель назад ее племянница, принцесса Каюлани скончалась в Гонолулу от странной ревматической лихорадки. «Она ведь вовсе не зарилась на трон, — поведала королева Чиките со слезами на глазах. — Может, ее отец имел такие виды, но не она». Лилиуокалани раскаивалась в том, что охладела к племяннице. «Вышло недоразумение. В тот вечер у миссис Пайпер духи посмеялись надо мной, сбили с толку своими наветами и рассорили с Каюлани, а она и мухи в жизни не обидела», — призналась она.

До сих пор все попытки бостонской ясновидящей связаться с Каюлани в загробном мире и попросить прощения не приносили плодов. Ни один из духов-проводников Пайпер не мог найти принцессу в тамошних закоулках. И все же бывшая королева не теряла веры. Собственно, только верой и надеждой ей и оставалось жить. Она была прирожденная оптимистка и потому упорно продолжала добиваться прощения племянницы и выплат от Вашингтона.

Из Сан-Франциско Чикита на четыре месяца перепорхнула в Кливленд, где также имела огромный успех. Босток на нее нарадоваться не мог. Попроси Чикита луну с неба — достал бы. Но когда он захотел отправить ее на следующую выставку в Филадельфии, Чикита заявила, что совсем заработалась и собирается взять долгий отпуск для путешествия по Европе. На укротителя эта новость подействовала, словно ушат холодной воды, но он принял доводы Чикиты и не стал ее удерживать.

Тогда она поехала в Нью-Йорк, где остановилась против обыкновения не в «Хоффман-хаусе», а в куда более шикарном «Вальдорфе». После нескончаемых фургончиков на нескончаемых Мидуэях хотела окунуться в роскошь. Не зря же, право, она месяцами горбатилась, пела, плясала, подписывала портреты и пожимала руки тысячам незнакомцев.

В «Вальдорфе» она узнала от господина из Кубинской хунты (того, что с бородавкой на носу), что ее брат Хувеналь умер от перитонита вскоре после возвращения в Матансас в чине капитана. Бедняга столько воевал и так и не увидел Кубу полностью свободной. Ведь в ту пору над крепостью Морро еще развевался американский флаг: Куба стала республикой только в 1902 году. Для Чикиты это был тяжелый удар, но, вместо того чтобы скорбеть, она призадумалась о том, как скоротечна жизнь и как важно успеть урвать от нее все. «Сначала Манон, теперь Хувеналь, — сказала она Рустике. — Кажется, мы, Сенда, обречены юными покидать этот мир». И тут же решила наслаждаться жизнью на полную катушку, пока не придет ее черед сыграть в ящик.

Перед тем как погрузиться на трансатлантический лайнер до Франции, Чикита постаралась выяснить, что сталось с Криниганом. Он ей больше не писал, а в «Уорлд» перестали выходить его статьи. Она позвонила в редакцию и узнала, что после войны он уволился и остался жить на Кубе. Кажется, обретается в Гаване и дает уроки английского.

Потом Чикита переходила к описанию путешествия: корабль, мол, был прекрасный, плавание — спокойное, и вскоре они с Рустикой благополучно высадились в Гавре. Еще из Нью-Йорка она послала телеграмму Прекрасной Отеро и предупредила, что несколько недель пробудет в Париже, и та в ответ предложила ей свой hôtel particulier[91], намекая, что обидится terriblement[92], если Чикита вздумает остановиться где-то еще.

И тут я замолкаю, потому что, к счастью для тебя и особенно для меня — что-то я подустал шевелить извилинами и вспоминать Чикитины приключения, — главы двадцатая и двадцать первая избежали горькой участи и спаслись от урагана и от моли.

Глава XX

Чикита наблюдает триумфальное выступление соотечественника на Олимпиаде. Прекрасная Отеро показывает ей Париж. Визит к Тулуз-Лотреку и печальная история Ла Гулю. В «Павильоне муз» у графа Робера де Монтпескью. Сплетни от аргентинского «секретаря». Гипсовая богиня для Всемирной выставки. Булонский лес. Мудрые советы дамы полусвета Эмильены д’Алансон.

Engarde![93]

Фехтовальщики выставили шпаги и обменялись вызывающими взглядами сквозь щели масок.

Один, широкоплечий белокурый мужчина с квадратным подбородком, держал шпагу в правой руке. Его молодой противник — в левой. Это был высокий худой черноглазый и черноволосый юноша, которого, казалось, совершенно не волновало, на чьей стороне симпатии публики.

Êtes-vous prêts?[94]

14 июня 1900 года Чикита сидела в первом ряду битком набитой трибуны в саду Тюильри и следила за финалом соревнований фехтовальщиков на парижских Олимпийских играх. Чемпион Франции Луи Перре сражался с семнадцатилетним кубинцем Рамоном Фонстом, выигравшим все предыдущие туры без единого туше. В ожесточенной борьбе за золотую медаль все решал один удар.

Allez![95]

Шпажисты смерили друг друга взглядами, и более плотный француз ринулся на соперника. Юноша пригнулся, ушел от удара и легко, словно в танце, вымоченным в краске наконечником шпаги оставил пятно на белоснежной куртке Перре.

Зрители зааплодировали элегантному выпаду, однако судьи не сочли его чистым и не засчитали. Маркиз де Шасслу-Лоба, уважаемый спортсмен, сидевший возле Чикиты, предрек, что юному Рамону будет весьма сложно победить Перре.

— И не из-за недостатка ловкости, — пояснил он. — Gamin[96] чертовски проворен.

Нет, трудность представляли, скорее, несколько путаные правила боя. Кроме того, судьи отказывались верить, что антильский забияка сможет обойти чемпиона Франции.

Вновь послышалось: Engarde! Теперь уже Фонст стремительно бросился в атаку и поразил противника в предплечье. На сей