Соседи (СИ) - Коруд

чтобы Уля слушалась, как прежде? Что говорить? Голова осознавала, что Ульяна действительно выросла, что ей, на минуточку, и впрямь двадцать четыре года, хотя, кажется, вот только-только было четыре… А материнское сердце бешено колотилось, посылая сигнал о готовности вгрызться в глотку любому, кто посмеет покуситься на её ребенка. Любому, кто посмеет её обидеть — умышленно или нет. Кто посмеет подвергнуть её опасности, научить дурному! Сердце рвалось защищать. Уля просит перестать её оберегать… Она с ума сошла! Покажите мать, которая не убьет за свою кровь без лишних раздумий!

— Не готова, — твердо повторила Надежда. — Он плохо на тебя влияет. У тебя уже начались проблемы на работе. Разумеется! Ведь своё рабочее время ты тратишь на гитару!

Ульяна тяжело задышала — в отражении зеркала вздымалась и опускалась её грудь.

— Это мой выбор. Егор у меня над душой не стоит, если что.

— Причинно-следственные связи тут ясны, к гадалке не ходи, — продолжала стоять на своем Надежда, понимая, что эту партию обязана выиграть кровь из носу! — «Никуда ты не пойдешь!» — Он водит к себе распутных девок. А ты там, в этой квартире, ты…

— Мама, а тебе не приходило в голову, что если бы он захотел, я бы тоже могла оказаться в числе этих девок? Возраст согласия — шестнадцать лет, — отрезала Уля. В её голосе зазвенела сталь, температура воздуха резко упала ниже ноля. — Восемь лет у него на это было. Восемь. Хотели бы, уже бы! Ему же только помани, я и побежала, так ты себе это представляешь? Я, по-твоему, кто? Дура безмозглая?! Почему ты мне не доверяешь?! Ты за кого меня держишь?!

Губы задрожали от обиды, и, кажется, не от обиды на Егора.

— Уля!

— Да что Уля?! Что Уля-то?! — упершись обеими руками в раковину, Ульяна продолжала истреблять её взглядом в зеркале. Лицом не поворачивалась.

«Как воззвать этого упрямого, бестолкового человека к уму-разуму? Неужели ты слепая совсем?! Какие аргументы на тебя подействуют?»

— Ты вообще видела, в каком виде он домой явился ночью того дня, когда бабушке плохо стало?! — воскликнула Надежда. От воспоминаний вновь подурнело: тем вечером она нашла подтверждение худшим своим подозрениям, а её дочка стояла и болтала с соседом, как ни в чем не бывало, не ощущая исходящей от него угрозы. — Явно же отметелил кого-то! Ссадина на лице, руки ободраны, куртка порвана! Ты мне будешь доказывать, что он по-прежнему милый, безобидный мальчик? Куда глаза твои смотрят? Шарахается с какой-то шпаной чёрт знает где, в драки ввязывается, не удивлюсь, если еще и употребляет. И ты хочешь, чтобы я тебя с ним отпустила? Да я костьми на пороге лягу! Только через мой труп!

Ульяна всё-таки развернулась. От прежнего благодушного настроения не осталось и тени, а ожесточённое выражение её лица сообщало заходящемуся сердцу об одном: пропустила мимо ушей. Глядя на дочь, Надежда ясно понимала, что у Ули ветер в голове свищет, что она околдована Черновым, как когда-то была. Надя думала, те времена прошли безвозвратно, а последние пять лет благодарила небеса за собственную интуицию, за то, что Егора удалось предсказать наперёд, что… И вот теперь — опять. Всё начинается заново…

«Валечка, прости… Это выше моих сил… Дочь у меня единственная»

— Буду. Буду доказывать, мама, — Улино лицо перекосила гримаса эмоции, которую Надежде никогда раньше видеть не доводилось и сходу определить не удалось. Боль, отчаяние, решимость, готовность защищать — все вместе отражалось в глазах её дочери. — Я надеялась, до этого разговора не дойдет. Но раз так… Я передумала! Ты молодец, конечно, судить, не зная, откуда эта ссадина, ободранные руки и порванная куртка, — Улины ресницы широко распахнулись, а в глазах вспыхнуло пламя, в котором Надежда начала гореть, предчувствуя, что сейчас услышит нечто страшное. — Так вот! Отметелил он мудака, который… В общем, который пристал ко мне тем вечером… В подъезде.

«Господи Иисусе…»

Ванная закружилась. В неё уперся прямой, выжидающий взгляд лазурно-синих глаз, доставшихся Ульяне от отца, и во взгляде этом решимость, граничащая, казалось, с безумием, сменялась сожалением, что пришлось сообщать такие вести.

— В каком смысле… Как это… Пристал? — хватаясь за косяк, прохрипела Надежда. Силы утекали из неё с каждым мгновением, их не хватало даже на голос. Закончился воздух, ноги перестали держать, а глаза — видеть.

— В прямом, мама, в прямом. Руками, — прикрыла веки Уля. — «Руками… Господи Боже… Спаси и сохрани!». — А сейчас Егор встречает меня после вечерних занятий, чтобы я одна в темноте по району не ходила. Тратит на меня своё время. Мама… — Уля вновь вскинула ресницы, и Надежда явственно увидела на них воду. — Перцовый баллончик на следующий день мне принес. Вон, в сумке лежит, проверь, если не веришь. Мама, перестань! Перестань выставлять его исчадием ада! Мы с тобой, похоже, не сечём в людях ни черта.

Самый страшный ночной кошмар Надежды обернулся явью, а она об этом только-только узнала… Голова не соображала, мозг скопытился, превратился в желе… Она с трудом воспринимала слова своей дочери. Отметелил…

— Уля… Я… Я же не… Почему ты тогда ничего не сказала?!

Ульяна ахнула, словно удивляясь, что мать не понимает таких очевидных вещей:

— Чтобы тебя на скорой в больницу не увезли с сердечным приступом! Будто бабушки тебе в тот день не хватило!

Как спросить? Как спросить её о главном? Как сохранить рассудок после услышанного и того, что услышать лишь предстоит?

— Уля… Тот парень… Он же… ничего тебе не сделал?..

Ульяна молчала. Эта тишина висела над головой готовой сорваться гильотиной, самые жуткие предположения атаковали голову, успев растерзать сердце в клочки. Пожалуйста, только не это… Только не…

— Нет. Лишь благодаря Егору, — твёрдо, глядя прямо в глаза, произнесла дочка. — Мама…

«Лишь благодаря… Спасибо, Господи! Уберёг мою доченьку…»

Какой клуб?! Какой к чертям собачьим после всего случившегося клуб?! Она с ума сошла? Она сошла с ума!

— Ульяна… Ты остаешься дома. Это слишком опасно.

Выражение Улиного лица сообщало об ответе, который Надежде предстояло услышать. Дочка ещё не открыла рот, а она уже видела: её требования Ульяну не остановят. Надежда слово в слово помнила всё, что дочь сказала ей в прошлую крупную ссору и, чего таить, страшилась, что свои угрозы она исполнит. Отпускать Улю от себя, не иметь возможности держать её на виду, контролировать хоть как-то… Доживать дни в одиночестве, без её тепла… Никто стакан воды не подаст… Неужели она и впрямь сможет бросить собственную мать? Неужели Надежда эти слова заслужила? Чем?

— Давай я себя теперь вообще тут замурую! — в отчаянии воскликнула