Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян

Медии – любой размалеванный и расфуфыренный паяц из тех, кто разыгрывал унылые комедии госпожи Кальб, над которыми все смеялись исключительно из вежливости. Кунрат искусно управлял публикой, и аптекарю пришлось признать, что он не такой уж плохой доктор, пусть даже большинство его пациентов выздоравливали сами, по собственному желанию. Более того, горожане испробовали все возможные средства и не раз тайком приходили к Аламбику за какой-нибудь укрепляющей мазью или зельем. Однако лавры всегда доставались Кунрату – тому, кто повидал мир, учился при Дворе, ел и пил за столом великих, разбогател, вскрывая нарывы толстосумов, носил красную рубашку и пурпурный жилет, кожаную шляпу и тяжелые перстни на каждом пальце; тому, кто взбаламутил Двор и удалился в Альрауну, чтобы дефилировать среди кроватей пациентов походной дрессированного аиста. Настали иные времена, сказал себе Аламбик. Отец пытался его к ним подготовить, убедить, что многие пойдут по пути Кунрата, а старая тропа Мермера зарастет сорняками. Но юнец желает того, что видит. Настали иные времена…

– Настали иные времена, – начал Кунрат, словно читая его мысли. – Уже недостаточно просто смотреть и внимать. Во многих других городах Ступни Тапала то, что мы собираемся сделать сегодня, уже происходило бесчисленное множество раз. Пришла пора изучать и понимать. Хватит книжной премудрости (тут он взглянул на Аламбика). Хватит медицины, рожденной на поле боя (и на Хальбера Крума тоже взглянул). Покончим с кипячением мочи и ударами камнем о камень. Настал час, когда мы должны сосредоточиться на человеке. То, что мы сегодня делаем – это Вспоминание, великое духовенство все поняло, пора и нам понять. Я сожалею, что все зашло так далеко. У меня болит душа, когда я смотрю на спящих девиц. Я возмутился, узнав, что вчера вечером во многих семьях произошла трагедия, о чем вы, возможно, уже слышали. Пришло время что-то сделать. Я бы не пошел этим путем, если бы мог поставить диагноз каким-то другим способом. Как вы прекрасно знаете, диалог между пациентом и врачом – святое дело; из него мы извлекаем симптомы и выводим причины, из него же узнаем лекарство. Но эти девушки молчат. Молчат и чахнут на глазах. За последние двое суток, как вы, вероятно, уже узнали, многое изменилось: сон некоторых девиц сделался беспокойным, они невнятно бормочут и шевелятся. Мы понадеялись, что сможем их разбудить, но все попытки оказались тщетными. Ничего не получилось. По-настоящему решающим оказался тот момент, когда тело Ариетты Хасмерек начало источать ужасный смрад. Мы, медики, знаем – так пахнут трупы. (Ропот в зале.) Но она дышит. (Голоса.) Ариетта Хасмерек – живой мертвец.

Он повернулся к Круму и сказал:

– Прошу вас!

Лекарь откинул простыню с лица девушки. Зрители на балконах вскочили и ринулись к перилам, перегнулись через них, чтобы лучше рассмотреть лиловое лицо спящей. Кожа у нее была бледная и туго натянутая, испещренная фиолетовыми пятнами и толстыми венами. Глаза оставались закрытыми. Ариетта Хасмерек – с виду мертвая, но еще живая. Живущая в смерти.

– Прошу вас! – провозгласил Кунрат, обращаясь к публике, и махнул Круму, который обнажил девушку целиком.

Трибуны загудели при виде посиневшего девичьего тела с созревшей грудью и редкими, спутанными лобковыми волосами. Кунрат указал тростью на ее живот и проговорил ровным голосом, будто автомат:

– Обратите внимание на раздутое чрево.

На балконах зашумели.

– Что-то, – продолжил Альгор Кунрат, – мы не знаем, что именно произошло с этой девицей – что-то такое, чего не случалось с остальными. Мои недавние визиты показали, что ни у одной из них нет этих симптомов, ни синяков на коже, ни вздутого живота, ни выступающих вен. Еще кое-что! Я убежден, что, выяснив больше о происходящем в этом чреве, мы узнаем больше о том, что терзает и мучает наших дщерей – и это, дражайшие сограждане, приведет к их исцелению. Мы надеялись, что у нас будет больше времени, мы верили, что кто-то из нас успеет выяснить причину и найти лекарство, прежде чем придется делать то, что последует. Оно не приносит нам радости. Мы не испытываем гордости. Но ни помощь мастера Крума, ни… усилия мастера Аламбика не дали результата. Как главный врач Медии, я чувствую себя обязанным проявить инициативу и, уже получив дозволение Двора, вскрою это тело у всех на глазах, чтобы не было сомнений, чтобы принести облегчение городу. Однако я считаю, что перед этим будет правильно предоставить слово любому, кто захочет что-то сказать – разумеется, независимо от того, каковы его медицинские познания.

Казалось, молчание обосновалось в каждой глотке. Их тела, прямые или согнутые над перилами, с вытаращенными глазами и приоткрытыми ртами, выглядели манекенами, но того, кто обладал достаточно острым слухом, чтобы уловить ток крови, перекачиваемой обезумевшими сердцами в бешеном темпе, наверняка бы оглушило, все равно что шумом водопада. Так или иначе, все молчали, даже старейшины и советники. Раздался лишь один голос.

– Я! – Это прозвучало на самой сцене, посреди зала Анелиды. – Мне есть что сказать, – продолжил Аламбик и посмотрел на Крума, но лекарь не поднял глаза от пола, как будто на время речи Кунрата покинул собственное тело, устав от всего. – Имя мое Аламбик, я фармацевт и философ.

При этих словах на нескольких рядах балконов с жителями Медии и Инфими стало шумно.

– Да, – сказал Аламбик, устремив взгляд туда, – я философ, ибо тайны метаморфоз среды дают нам надежду на духовные метаморфозы. Эти девицы, они же преобразились. Из жизнерадостных юных существ на пороге созревания – в иссохшие оболочки, лишенные того spiritus animalis[22], который ранее обретался в их членах.

– Ха! – выпалил Кунрат. – Spiritus animalis!

– Позвольте мне договорить, мастер Кунрат! Я выслушал вас и, хотя не считаю это правильным, продолжу стоять тут, перед вашей светлостью, пока вы, руководствуясь несправедливым, – да, я осознанно это говорю! – преступным дозволением высших чинов из Академии, будете убивать эту девушку. Ибо вы ее действительно убьете!

– Да! Да! – раздались голоса сверху.

– Ариетта Хасмерек не мертва, мастер Кунрат. Разве вы не видите, что она дышит?

Альгор Кунрат вертел кольца на толстых пальцах, слушая молодого аптекаря, и думал о том, как же тот похож на своего старого отца, алхимика из Прими.

– Душа ее еще не покинула. Я требую отмены вскрытия и отсрочки этого диспута до тех пор, пока мы не изучим причины недуга гораздо лучше! Я прошу о времени!

– Времени? – переспросил Кунрат. – Времени, мастер Аламбик? По-вашему, у дщерей Альрауны есть время? Как скоро они все посинеют и раздуются, словно утопленницы? И, мастер Аламбик, что вы собираетесь делать на протяжении времени, о