Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды - Александр Архангельский

Но это – самообман. Местная власть, уменьшенная и ухудшенная копия центральной, подхватила импульс, посланный стране в 2004-м, и перезапустила его по горизонтали. Дави низовую инициативу, уничтожай бескорыстие на местах, ломай об колено при попытке низового обустройства русской жизни. Можно! нужно! сверху окрикнут, но не помешают! начинается наше время. В известном смысле происходившее в Тарусе было важнее и опаснее всего, что было до сих пор. Поскольку – показательней, типичней. Здесь нет политики, идеологии, шпионских камней, оранжевых переворотов, даже иностранной помощи. Зато здесь имеется попытка обустроить частную жизнь русской провинции по правилам и законам, которые несовместимы с царящим меркантильным, он же раболепный, духом.

А это и есть революция – мирная, тихая, благая; не предполагающая партийной борьбы и громких лозунгов, не нацеленная на перевороты, не претендующая на захват. Эта та революция, которую произвели христиане в поздней Римской империи. Они пришли и сказали: все считаются с твоими правилами, а мы не будем. Все разлагаются, а мы не станем. Не хотим. Я сильна! – говорила империя. – Ты сильна, отвечали они. – Ну и что? Я вас в клетки к зверям отправлю! – Отправляй. – В пустыню! – Хорошо. – Колесую! – И ладно. Империя наткнулась на чужую логику и рухнула.

Если у нас есть будущее, то оно заключено как раз в готовности частных людей, без надрыва и помпы, обустроить жизнь в согласии со своим настроем, а не по правилам и законам окружающего мира. Все крадут? А мы не будем. Все подчиняются железному закону цинизма? А мы не хотим. Плетью обуха не перешибешь? А мы ничего не перешибаем. Просто живем как бог на душу положил. Так приятней! Попробуйте сами.

Тарусское градоначальство инстинктивно попыталось выбить одну из двух опор нашего предстоящего самостроения, самовоссоздания. Эта опора – частная жизнь провинции, соединившаяся с общественными целями. Строительство новых общественных, политических, экономических и прочих отношений – с самого низу. С уровня муниципии. Говоря по-старинному, земства. А по-нынешнему – местного самоуправления. Вторая опора – плотные информационные сети, которые должны пронизать своеродную страну всемирным Интернетом. Где бы человек ни родился, сколько бы ни получали мама с папой, он сможет прорваться за границы своего существования, встроиться в глобальную цивилизацию на равных. В личном качестве. Не дожидаясь, пока политики дозреют, Нахрова снимут, а соседи перестанут пить.

Не будет местного самоуправления – Интернет уведет продвинутую молодежь в свои космополитические сети, как Крысолов, и человек утратит связь с почвой, историей, окружающими; он превратится в обширную колбочку с разросшимся мозгом, к которому приложено излишнее тело. Не будет массового и свободного Интернета – почва вздохнет, напитается квасом до состояния трясины и засосет очередного диссидента, а местное самоуправление мгновенно обернется местным самоуправством.

Вот почему маленькая Таруса – символ глобальных процессов. Верхушечные партии – что левые, что правые – беспомощны, от них не скоро будет что-нибудь зависеть. Крупный бизнес легко заключит аморальную сделку с государством – таким, какое есть. Нынешнее государство озабочено лишь тем, чтобы до конца сформировались те триста–четыреста, максимум тысяча семей, которые намерены аристократически владеть страной, передавая ее от поколения к поколению, от клана к клану. А это значит, что живой жизни места наверху уже не остается. Вся живая жизнь – там, в муниципиях. И в сетях.

То, что попытка разгрома тарусской больницы по времени совпала с возобновлением предательских (по отношению к судьбе России) разговоров о регулировании суверенного Интернета, – показательно. Впрочем, показательно и то, что обе темы одновременно забуксовали. Шутки с регулированием Интернета вдруг как-то стали шутить осторожней; бродячий сюжет под названием «доктор Осипов» неожиданно получил вчера счастливую развязку. Телевидение сообщило, что градоначальник Нахров уволен; главврач Олейникова пока не восстановлена, но создана комиссия, которая решит ее судьбу – надеемся, что к лучшему. Общество внезапно спохватилось – и сплотилось; в защиту тарусских докторов выступили и оппозиционные, и государственнические издания; замолчать ситуацию не удалось.

Да, случай Осипова уникален: этот врач уже слишком известен, у него есть серьезные связи, местоположение Тарусы тоже много значит. Все вполне могло сложиться по-другому: схомячили бы за милую душу. Но это все же прецедент; поглядев на Нархова, другой градоначальник задумается: стоит ли? И начнет хомячить – через раз, а не подряд. А там, глядишь, и через два. И через три. Чтобы вообще отвыкнуть от дурной привычки – через поколение.

Государевы люди

На неделе между 10 и 16 марта. – По всем каналам – ключевая культурная новость. 95-летие Сергея Михалкова.

Вновь показывают фильм Никиты Сергеевича об отце. Фильм, ласковый до жестокости: отец не любит детей… не любит стариков… не любит тех, кого демонстративно любит, – и хорошо относится к тому, с кем груб… не знает, сколько у него внуков, совершенно не интересуется правнуками… И при этом лейтмотивом повторяется: он сам как ребенок.

Возникает образ советского Питера Пэна; доживший до 95, он так и не покинул пределы детского самопоглощенного эгоизма. Этот Питер Пэн достаточно наивен, чтобы не оценивать свои поступки, а просто совершать их, подчиняясь инстинкту естественного выживания в заданных обстоятельствах. Достаточно хитер, чтобы выставлять эту самую свою наивность как щит, когда нужно прикрыться от натиска времени. Достаточно равнодушен, чтобы не вникать в детали исторической жизни, идти лишь по главному следу. И достаточно жизнелюбив, чтобы сохранять себя от ядовитых испарений власти, при которой он всегда состоит.

Когда этот фильм показывали к прошлому юбилею, Никита Сергеевич еще не снял (и даже пока не задумал) другую свою документальную работу, «55». Где будет создан другой образ. Не сановника, а вождя. Не поэта при властителе, а самого властителя. Которого выбрал Бог. Теперь же старый замысел аукнулся с новым проектом; два героя срифмовались в киношном пространстве, и проступила новая канва рассказа – о вечном, незыблемом распределении ролей. Есть люди власти, и есть люди при власти; те и другие наделены особым складом, выделены из общего ряда – и качества их неизменны. Люди власти получают внутреннее право быть царями (царями – в общефилософском смысле слова) непосредственно от Провидения; люди при власти получают свои права распоряжаться ее потоками – по воле рода, в результате генетического отбора, отсева многих поколений. Государи приходят, кто надолго, кто не очень; государевы люди остаются навсегда. Даже если кто-то из них и падет в результате опалы, род напряжется, сосредоточится и выправит положение. Не сейчас, так в следующей генерации. Не в следующей, так через одну.

Нравится нам историософия Никиты Михалкова или нет, необходимо признать: она по-своему цельная; она многое объясняет и в жизненной стратегии гимнописца, и в тактике его наследников; более того, она опирается на реальный опыт русской истории. И в ее боярском проявлении. И в ее чекистском состоянии. Когда дворянские жены и дочери тех, кого уничтожали, покорно выходили замуж за тех, кто уничтожал, а потом соединяли свои жизни с теми, кто уничтожил уничтоживших, и продолжали упорную работу по сохранению рода вопреки всему. А выходцы из государевых семей, записанных в Бархатную книгу, шутовали под обкомовские аплодисменты. Но прекрасно понимали всё. И про себя, и про обкомовских, и про то, что было, и про то, что будет. Вам нужен гимн, где главным станет Сталин? Пожалте. Ленин? Никаких проблем. Партия, сила народная? Извольте. Сплоченная Богом родная держава? Будет и она. Потому что государевы слова оформляют не ускользающие, временные смыслы, а незыблемые формы отношений. Есть вещи важнее Ленина, Сталина, партии и даже, грешным делом, Бога. Вот направляемый народ, вот направляющая сила, вот источник силы, а вот и те, кто этой силе служит. Мы.

Повторимся: Никита Сергеевич свою философию строит не на пустом месте, а на фундаменте определенного цивилизационного опыта. Как многие советские бояре, сохранявшие родовую память о бывшем – и создававшие проекты будущего на основе прошлого. Которое они считали матричным, воспроизводимым. Яркий пример – красный граф Алексей Толстой. Из военных – граф Игнатьев. И так далее. И вопрос надо ставить не так – прав ли Михалков в своих построениях. Вопрос надо ставить принципиально иначе. А стоит ли воспроизводить все эти исторические условия из одного цикла в другой, нужно ли без конца создавать предпосылки для выживания элит путем мимикрии? Или все-таки попробовать обустроить жизнь на иных началах? В которых память о боярских корнях будет только памятью, и ничем более. Не инструкцией по применению. Не прописью с оценкой политического поведения: отл.