Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды - Александр Архангельский

Что поражает тут больше всего?

Смесь роевого начала с отчаянным индивидуализмом. От постоянного мельтешения рябит в глазах; тут понимаешь, что такое перенаселение. Люди держатся кучками, и чем откровеннее бедность, тем плотнее кучность. Но и в круговращении множества маленьких толп, заворачивающихся воронками, каждый остается сам по себе; как говорил Махатма Ганди, каждый идет в одиночку. Ты сообщаешься с множеством встречных и при этом предоставлен сам себе. Полная, предельная, последовательная свобода. Хочешь (можешь) стать богатым – исполать, никто не осудит. Не хочешь (не можешь), спи в палатке на обочине – не помешают. У каждого индуса своя судьба, у каждого племени свой язык, у каждого сословия своя цель; разнородную, многоверующую нацию объединяет лишь миф о едином отце государства, Махатме Ганди, общий примитивный английский – и общее жизнеощущение. Равнодушное и добросердечное; мы одинаково свободны; важен ты и важен твой бог, а все остальное не важно.

Единственное исключение из правил – дети. Их по возможности (не всех) проталкивают в завтрашний день, готовят к новой жизни. Самое популярное чтение – детские книги. Самый большой раздел на ярмарке – детский. Да, за воротами кишат нищие мальчики и девочки, юные уродцы передвигаются по-обезьяньи всеми четырьмя конечностями; что с этим делать, никто не знает; но те, кому чуть больше повезет, даже из очень бедных семей, прочтут эти книги, выучатся, попробуют вписаться в мировое настоящее. В это трудно поверить, глядя на хаос, грязь, прокаженность и гной; как возможен прорыв – в хаотичной, до предела запущенной стране, где толпы бездельников делят одну работу на десятерых? И тем не менее – смотря с чем сравнивать. С сегодняшней Америкой или со вчерашней Индией. Про Америку лучше забыть, но во вчерашней Индии неприкасаемые не могли попасть в парламент; счет своеродных миллионеров не шел на сотни миллионов, и десятки сверкающих «бентли» не кучковались возле «Шератона»; тут не было многочисленных букеровских лауреатов и повсеместно известных математиков; экономика не росла на десятки процентов. Доисторический фон равнодушной, жизнерадостной, необидчивой нищеты остался; появилась перспектива будущего.

Это я к тому, что если бы индусы исходили из обычной логики – вот расклад политических сил, вот экономические условия, вот человеческий ресурс, а вот предельно косная традиция, – они бы никогда не поднялись из вечной, привычной грязи. Хорошо: не поднялись, а только лишь приподнялись; лиха беда начало. Историческая нация (разрозненная, повторяюсь) в лице своего жизнедеятельного меньшинства повторила подвиг барона Мюнхгаузена: схватила себя за волосы и потянула вверх из болота. Между прочим, не по-европейски, не по-американски – сохраняя особенности и своеобразие, не изменяя прошлому, но изменяя жизнь вокруг себя. Один изменил, другой, сотый, миллионный; появились островки финансовой, интеллектуальной жизни; чтобы состояться, теперь необязательно перемещаться в Лондон или Нью-Йорк, можно просто поехать, научиться и вернуться. А потом опять уехать. И опять вернуться. И остаться самым настоящим индусом. Индийским националистом, спокойно прописанном в глобальном мире.

Почему бы и нам не ввести внутренний запрет на любимую русскую песню: толку нет и не будет, плетью обуха не перешибешь, где угодно, только не в России. Иначе и будет – где угодно. Разумеется, трезвый взгляд на вещи, неприукрашенный образ родимой жизни предполагают некоторую толику ужаса; важно лишь, чтобы этот ужас не вел к параличу, а побуждал к работе – в тех исторических рамках, которые существуют сегодня. Систематическая работа не в русском характере? А что – в индийском она разве есть? Тем не менее как-то постепенно складывается новая привычка. Не у всех. Но у многих. Глаза боятся – руки делают. Или это не русская пословица?

В ожидании деда Мазая

На неделе между 11 и 17 февраля. – Путин неожиданно выступил перед Госсоветом со стратегией развития, самая яркая часть которой была обращена в прошлое и вновь показывала городу и миру, как плохо, страшно было в 90-е, в каком чудовищном состоянии находилась страна в момент передачи власти, а значит, как много сделано за эти годы, чтобы минувшее не повторилось. Вчера он дал прощальную пресс-конференцию, подводя итоги семилетия тучного, а на самом деле говорил о будущем.

После двух перекрестных выступлений, о прошлом в рамках стратегии и о будущем в рамках отчета, символически закончилась эра ВВП и начался медведевский период; недаром сразу же после этого Медведев в Красноярске обнародовал свои идеи на ближайшие четыре года. Новое кино готовится к запуску, прежнее отснято, спасибо, все свободны. Планируется ли к производству «Путин. Эпизод второй» – еще увидим; сейчас же будем говорить о том, что есть, а не о том, что будет.

Когда нынешний президент ходил в преемниках, у него было множество проблем: и внутренний террор, и война в Чечне, и неостывшее раздражение масс. А главное – отсутствовала собственная команда, полная кадровая повязанность. Слева – Касьянов, за спиной – Волошин, справа – Чубайс. У Путина было одно-единственное преимущество: ему не помешали избираться легитимно, даже втолкнули в полноценный избирательный процесс. Да, помогали ресурсом, да, накачивали средствами; и все же – он прошел сквозь реальный выбор, заручился поддержкой народа. Закрепился на этой точке, затаился, дождался момента – и переверстал ситуацию под себя.

У президента завтрашнего проблем гораздо меньше. Чечня у Кадырова на аренде, а с Кадыровым не забалуешь – пока он сам не решил забаловать; массы вроде бы успокоились; Чубайс занимается энергетической продразверсткой и раньше осени не освободится; есть накопленный суровым Кудриным запас необходимых средств… и так далее. Только опять, как это было у предшественника, нет обособленной команды и простора для самостоятельных действий. А самое существенное, нет и в ближайшее время не будет возможности стать полноценно, беспримесно легитимным. То есть автономным. То есть независимым от окружения.

Из выборного процесса на взлете выбиты все оппоненты, неподотчетные властной системе. Не из страха конкуренции; какая уж тут конкуренция со стороны М. М. Касьянова… Но сделано все, чтобы явка была пониже, пониже, вес неизбежной победы поменьше, поменьше, а иностранные наблюдатели со свойственной им бюрократической дурью наступили бы на выставленные грабли и отказались бы наблюдать. То есть подтверждать законность предстоящего избрания – извне. Против преемника выставлены: клоун гражданской наружности, престарелый коммунист и молодой кучерявый масон. Выборы по приколу, гениальное политтехнологическое изобретение.

В результате все слова, инициативы, намерения преемника изначально помещены в карикатурную рамку. Как эту рамку разорвать – и вырваться на волю, никто не знает. А впереди – ракеты, перенацеленные на Украину, и неизбежные следствия косовского маразма; на роковую ошибку Америки и Евросоюза, создающих предельно опасный прецедент, мы ответим чередою встречных глупостей; и после этого, говоря образным языком наших вождей, размазывай сопли по бумажкам, не размазывай, а считаться с внешнеполитическими реалиями придется. Медведевский лозунг, провозглашенный в Красноярске: свобода есть условие саморазвития, нам нужны неподконтрольные СМИ и независимый суд, – сам собой наложится на фон практической политики и символических жестов, лишится изначального посыла и будет тоже – спародирован. Враги существующей власти обесточены, но друзья – не дремлют, и ни один противник не смог бы действовать злей, чем они.

Что из этого следует? Во-первых, что преемнику – не скучно. Если он политик по призванию, то попробует найти выход из полностью безвыходного положения. Соблюдя договоренности с вождями и элитами, сумеет развернуть ситуацию – на себя, обыграет собственное окружение по очкам, без нокаутов. И, значит, раскроет свой силовой потенциал. Если же он политик по должности, стало быть, согласится стать жертвой неблагоприятных обстоятельств. И просто выполнит роль верного союзника, отправленного на добровольное заклание. Во время неизбежного кризиса – ценового, банковского, структурного – начнет проводить болезненные реформы, которые не проводились все эти семь лет. От жилищной до судебной. И падет жертвой народных эмоций. То и другое равно возможно, то и другое в истории не раз случалось, то и другое – развилка; а если есть развилка, значит, есть и шанс.

Невозможно закладываться на то, что этот шанс осуществится. И нельзя признавать поражение до начала сражения. Значит, нужно рассчитывать на собственные силы. Делать то, что делаем, отказываясь от философии радостного пораженчества. Кто может писать – пишет. Кто может снимать – снимает. Кто может думать – думает. Кто может учить детей и студентов – учит. И все вместе – наотрез отказываемся от бесполезного скепсиса: а зачем суетиться, если все равно ничего не выйдет?