Похороны К. - Чон Хиран

я ни разу не задумалась о том, что отец должен отправиться в ад. Но в тот день все мысли были лишь о нем.

Незадолго до начала осеннего семестра я обнаружила плотный конверт с документами, который лежал прямо у двери профессорской лаборатории. Мои руки были и без того забиты корреспонденцией, которую я несла из офиса нашего факультета. Мне было сложно даже достать ключи из сумки, что уж говорить о лежащем на полу конверте. Я попробовала взять всю почту в одну руку, но сумка была слишком тяжелой, так что мне казалось, что удержать баланс будет нелегко. Если бы я попыталась прислониться к стене, опершись на нее коленом, все конверты бы просто повалились в разные стороны, так что я решила сначала отложить все, что держала в руках. Я уже начинала жалеть о том, что отказалась от помощи ассистента, чувствуя себя жалкой, когда представляла, как выгляжу со стороны в этой суматохе у профессорского кабинета, на табличке которого было написано мое имя. Достав ключи из сумки, я открыла дверь. Воздух внутри был спертым, влажным и достаточно тяжелым. Кабинет и так находился на нижнем этаже, но из-за близлежащего здания, которое находилось менее чем в десяти метрах, света в помещении было очень мало. Положив сумку на диван, я открыла окно. Влажность была относительно высокой, но в комнату стал проникать прохладный воздух, и я почувствовала, как испарина начала исчезать с лица. Я обернулась, прислонилась спиной к подоконнику и наконец перевела дыхание. Осматривая старый диван и большие книжные шкафы, которые по большей степени все еще пустовали, я бросила взгляд на коридор, залитый светом, он будто бы образовывал четкую границу с кабинетом, и тогда я внезапно ощутила, что попала в какое-то очень изолированное пространство. Пусть это место и не казалось мне совершенно чужим, я понимала, что мне предстоит пройти долгий путь, прежде чем я смогу окончательно к нему привыкнуть. Затем я снова обратила внимание на большой конверт, лежащий на полу в коридоре.

Студенты часто могли оставлять у двери личные записки или свои домашние задания, выполненные с опозданием, но это был первый раз, когда кто-то оставил там почтовый конверт. Большими шагами я направилась к коридору и подняла конверт.

«Учителю Кан Чжэин»

На конверте не было указано ни имени, ни адреса отправителя, но данных получателя или информации, что конверт должен быть доставлен в лабораторию, также не было. Я взяла конверт под руку и забрала с пола всю остальную почту, что отложила ранее, а затем посмотрела на табличку с именем. Профессор Кан Чжэин – это определенно было то, что я видела, но за исключением каких-то официальных документов или уведомлений, это имя использовалось редко. Все мои коллеги-преподаватели и студенты звали меня иначе. Я выбрала для себя имя Сон Сынми, и вся моя жизнь крутилась именно вокруг него, все, кто общался со мной, звали меня Сынми. Не то чтобы я ненавидела имя Чжэин, меня просто смущало и вызывало недоумение, что именно оно написано на конверте, содержание которого оставалось загадкой. Я положила всю почту, кроме странного конверта, на подлокотник дивана и села рядом. Поскольку на конверте не был написан адрес, я подумала, что кто-то воспользовался услугами курьера или принес конверт к двери лично. Даже если этот человек не знал, что во время каникул я находилась в США, участвуя в резидентской программе, курьер, доставлявший почту, должен был мне позвонить или хотя бы отправить сообщение. Но никаких уведомлений я не получала. Без малейших колебаний я вскрыла конверт.

Когда Чжэин появилась на свет, вся моя любовь была отдана лишь ей. Прежде чем она научилась говорить, я часто шептал ей на ухо о своей любви. А когда она начала понимать смысл слов, я стал подходить к ее изголовью каждый раз, стоило ей только заснуть, и говорил, что люблю. Мне не хотелось, чтобы Чжэин жила под чьим-то влиянием. Я радовался, когда она отрекалась от меня, в чем-то упрекала, даже когда заявила, что будет жить так, как ей заблагорассудится. Потому что верил, что могу дать ей свободу хотя бы таким образом. Пусть это и было искаженной родительской жадностью, я лишь изо всех сил старался любить ее по-своему.

Как только я достала из конверта достаточно толстую стопку бумаги формата А4 и прочитала текст на первой странице, у меня задрожали руки. Сейчас у меня не было никаких оснований для того, чтобы быть уверенной в том, что этот текст обо мне, а человек, написавший его, – мой отец. А даже если и так, то какова цель появления этого конверта спустя пятнадцать лет? Первая мысль, которая у меня возникла, была о том, что меня кто-то преследует. Я положила стопку из конверта на стол и пристально всмотрелась в нее. Где-то в глубине души я начала чувствовать небывалую злость.

«Ты сама придумала свое имя?»

«Твое настоящее имя больше подходит для писателя».

«Твой отец наверняка будет расстроен, если узнает, что ты сменила даже фамилию».

Когда люди, которые точно не помнили моего настоящего имени, говорили такие вещи, я часто не могла понять, шутят они или говорят об этом серьезно. Я отвечала, что мой отец не из тех, кого беспокоят подобного рода вопросы, либо просто молча уходила. Поначалу это все казалось мне вмешательством в личную жизнь, но позже, поняв, что это ровным счетом ничего не значит, я смогла без особого на то сопротивления отшучиваться, слыша подобные вопросы. Большинство людей, которых интересовали эти вещи, были теми, кто знал моего отца гораздо лучше, чем я сама. Это были люди в возрасте. Когда они хотели пообщаться с молодой писательницей, ничего толком не зная ни о ней, ни и о том, что она вообще пишет, тот факт, что я дочь своего отца, служил неплохим предлогом.

Писатели моего возраста никогда не упоминали при мне о писателе К., даже если знали, что он мой отец. Время от времени до меня долетали различные сплетни, но, находясь среди творческих людей, я не придавала большого значения таким вещам. На первый взгляд может показаться, что писатели делятся на самовлюбленных безумцев и благородных гениев, но я с юных лет знала, что многие из них ничем не отличаются от других людей, не имеющих к писательству никакого отношения. Скорее даже наоборот, они говорили больше обычного и больше обычного стремились