Калейдоскоп. Сборник - Ирина Ярич

– Через четверо суток настанет седьмой день месяца, тогда вы придёте со своим вопросом. Но прежде надо узнать, приятны ли вы Аполлону, для этого нужно пройти испытание. Завтра приведёте козу, и жертвоприношение решит, захочет ли Аполлон вам отвечать. Если испытание пройдёт успешно, то бросим жребий, чтобы установить очерёдность, а значит и время вашего прихода к оракулу, – после чего жрец подал знак рукой, отпуская просителей.

Посланники прибыли не с пустыми руками, с собой они привезли трёх коз и самую лучшую из них отвели на следующий день в храм. Жрец поставил козу на каменный жертвенник и стал лить на неё воду. Коза вдруг стала дрожать от рогов до хвоста. После возлияния жрец медленно закрыл глаза, и его величественное лицо тронула улыбка. Он радостно взглянул на просителей и изрёк:

– Вы приятны Аполлону и жертва ваша будет благоприятной! – жрец взял козу за левый рог и потащил её в дальнее помещение. Скоро он вернулся и предложил просителям тянуть жребий. Они оказались лишь вторыми в очереди.

Через три дня гонцы пришли в назначенное для них время. Их отвели в сумрачную комнату. Таинство должно было происходить в соседнем зале, где почти в центре зияло тёмное отверстие – оракул, похожее на пещеру. Справа открылась боковая дверь и вошла женщина, лет тридцати четырёх в ярком цветном хитоне, но совершенно не выразительной, даже почти некрасивой внешности. Это была пифия. Она подошла к кадке с водой, взяла кувшин, зачерпнула и стала поливать себя. В то время как она совершала омовение кастальской водой, жрец зажёг маленький костерок. После того, как он подбросил туда ветки лавра и две горсти ячменной муки, костерок сильно задымил. Мокрая пифия с закрытыми глазами несколько раз медленно перешагнула через тлеющий костёр, проходя сквозь дым. Очистившись омовением и окуриванием, женщина направилась в левый угол зала к большому серебряному сосуду, наполненному водой из Кассотисского источника. Взяла из маленькой ниши в стене начищенный до блеска ковшик, зачерпнула и напилась. Потом нагнулась к скамеечке, где лежал пук веток, вытащила одну лавровую ветвь и пошла к бездне в центре зала, на ходу сорвала листик и, положив в рот, стала медленно жевать. Затем взошла на треножник, висевший над ямой, и замерла, закрыв глаза.

Жрец привёл ожидающих посетителей к пифии, чтобы те задали вопрос, ради которого проделали такой путь. Из тёмного отверстия в полу, над которым стояла пифия на треножнике, шёл ни то дым, ни то пар. Прорицательница не открывая глаз, слегка покачивалась. Выражение её лица говорило, что она находится где-то далеко и, возможно не в этом мире. Слева открылась дверь, и вошёл худощавый пожилой истолкователь, он сел недалеко от пифии, которая всё больше впадала в какое-то иступлённое состояние. Гонцы с религиозным трепетом взирали на действо и пифию.

И вот она заговорила, но как ни пытались посетители вникнуть в её речь, она казалась им бессвязной и непонятной. А истолкователь в это время что-то записывал. Наконец пифия замолкла и, …как будто очнулась от чего-то, обвела присутствующих странным взглядом. А истолкователь встал и направился к той двери, откуда он пришёл. Жрец приблизился к пифии, помог ей сойти с треножника и увёл в другое помещение.

Посетители вернулись в соседнюю комнату и сели на резные лавки ожидать ответа. Через некоторое время к ним пришёл жрец и подал три запечатанных свитка, предназначенных для: Алета из Коринфа, Алфемена, внука Темена из Аргоса и Кодра, сына Меланфа из Афин. Именно от них пришли просители. Копия предсказания осталась в храме, в архиве.

На рассвете следующего дня вестники отправились в обратный путь. Два свитка отвезены Алету и Алфемену, царям дорийцев, а третий Кодру, царю Аттики, и в обоих враждующих лагерях были озадачены и опечалены ответом оракула:

Битва может быть, а может иНе быть в войне неизбежной.Всё решит смерть главного в войске.Горькую победу стяжает победитель,Ведь ему суждено оплакивать своего царя.

Туманный, как всегда ответ оракула толковали и, так, и эдак, но всё же и дорийцы, и афиняне пришли к выводу, что в Дельфах предсказали победу тем, у кого погибнет царь. И глубоко верующим эллинам не могла прийти в голову кощунственная для них мысль, что оракул что-то напутал, не могли усомниться в правдивости предсказания пифии, и каждый был полностью уверен, что их успех зависит только от того насколько верно они будут соблюдать условия предсказания.

Алет и Алфемен, обескураженные думали, как им поступить, как победить и самим остаться живыми и не спешили начинать битву.

Кодр вспоминал своего покойного отца Меланфа, которым гордился и всегда старался быть достойным его. Уж в который раз Кодр воссоздавал в памяти эпизод из жизни отца, принесший трон царя Афин. Ведь их семья, как и многие другие, вынуждена была покинуть свою родину и искать прибежища в Аттике. Это было много лет назад, Кодру было всего шестнадцать, но он уже участвовал в войне вместе с отцом, тогда в Аттику рвались беотийцы и им не удавалось их одолеть. Зазнавшиеся беотийцы смеялись над противником и уверенные в силе своего царя, действительно силача и отменного борца, вызвали царя Афин на поединок с ним. Фимотес, не смотря на происхождение, он был из ионийского рода славного Тесея, отказался от борьбы. И тогда на выручку афинянам пришёл Меланф, потомок Нестора из Пилоса. Как замирало сердце у юного Кодра, когда он смотрел на борьбу! И как он был счастлив и горд, когда царь беотийский распластался и его плечи и лопатки были прочно прижаты к земле его отцом. Единоборство решило исход противостояния. Беотийцы, согласно выдвинутого ими же условия вынуждены были уйти и больше не пытались проникнуть в Аттику. Меланф своей смелостью, ловкостью и силой завоевал право занять престол тессеидов. И он, Кодр, сын и наследник обязан быть достойным своего отца и трона, обязан спасти афинян, а значит и Аттику.

Но их спасение повлечёт его смерть. Победа ионийцев – его гибель… И, если он желает свободу своей второй родине, то должен примириться с неизбежным уходом из жизни.

Вначале он думал поскорее начать битву и самому быть впереди войск, чтобы как можно больше неприятеля увезти за собой в царство Аида. Но потом его осенило: зачем воевать, если известен результат, зачем напрасно гибнуть ионийцам и дорийцам тоже. Его приверженцы победят только оттого, что его убьют враги, и неважно как это произойдёт.

Когда Кодр это понял, он стал спокоен, но всё же вместе с тем ему было грустно. Он выглянул в окно. Звёздная россыпь нависла над ним, казалось, протяни руку в эту чёрную мерцающую мглу и зачерпнёшь сверкающие блёстки. Скорей всего он уже никогда не сможет любоваться красотой ночного неба, как и многим другим, потому что… он решил, эта ночь …последняя.

Кодр тихонько прошёл на женскую половину дворца, заглянул в комнату жены. Ему хотелось подойти, на прощание погладить рассыпавшиеся волосы, поцеловать родное, милое лицо, но он боялся разбудить. Будут расспросы, плач, причитания, а ему надо быть твёрдым и выполнить свой план, никого не посвящая в него. Затем приоткрыл дверь, где спали две его дочери. Кодр взглянул на спящих: малышку Поплию и десятилетнюю Гелию и поспешил прочь, потому что с каждым мгновением, проведённым подле своих детей, ему всё труднее было их покинуть. Перейдя на мужскую половину, он вошёл в спальню сыновей. Медон широко раскинул руки и крепко спал. Кодр в задумчивости посмотрел на суровые черты лица старшего сына. Ему хотелось верить, что Медон сумеет заменить его и быть хорошим правителем. Столько хотелось сказать, а времени уже не осталось… Кодр перевёл взгляд на младшего сына. Пелей спал на боку, уткнувшись лицом в мягкий валик у изголовья. Кодр, глядя на него, грустно улыбнулся. Он мысленно просил богов гасить раздоры между братьями и желал им жить в дружбе и согласии. Кодр с горьким вздохом покинул сыновей, вернулся в свою комнату. Написал записку. Кликнул своего верного слугу и наказал ему отдать царице послание на исходе следующего дня, если он не вернётся к заходу солнца.

Утром дорийцы сменили дозорных в своём лагере и продолжили свои каждодневные упражнения в ратном деле, ожидая приказа царей к сражению. Но цари медлили с выступлением и, как и другие воины почти всё время проводили в тренировках, совершенствуя своё мастерство. Между палаток, где чистили своё вооружение и вокруг площадок, где разминались дорийцы, бродил хмельной поселянин и болтал без умолку, потешая окружающих. Дорийцы посмеивались над его потёртым и дырявым хитоном, заношенной шляпой и истоптанными сандалиями, говоря, что жителей Аттики их царь довёл до нищеты. Поселянин охотно вступал в дебаты, опровергая их доводы, и предлагал им отведать за небольшую плату жареных каштанов, которыми набита его торба, и испить вкусного виноградного вина, которое плескалось в сосуде, что висел за спиной. Сначала дорийцы охотно смеялись его шуткам, но потом до них стала доходить их двусмысленность. Поселянин намекал на пастушеское и кочевническое прошлое дорийцев, противопоставляя им тружеников пахарей и искусных ремесленников ионийцев. Гордость дорийцев, считающих себя прирождёнными воинами и презирающих любой труд кроме владения воинским искусством, откровенными намёками этого бедняка была сильно задета. Каждая новая шутка поселянина становилась всё злее и ехиднее предыдущей. Дорийцы уже не смеялись. А поселянин продолжал сыпать анекдотами, где дорийцы выступали хвастунами и тупыми вояками, неспособными оценить прекрасное. Он с таким удовольствием рассказывал байки, обидные для дорийцев и от души сам смеялся, что разъярённые воины решили проучить этого наглеца. Но поселянин не замечал их всё возрастающего раздражения, продолжая выкладывать всё новые и новые истории, уже откровенно покатываясь над дорийцами, которым, по его мнению, боги забыли вложить ум, поэтому они не бояться ударов по голове и для убедительности бросил в одного из возмущавшихся воинов кувшин с остатками вина. Воин успел увернуться, но то была последняя капля переполнившая терпение дорийцев, которые сначала намеревались вышвырнуть этого пьяного идиота из лагеря, но оскорбления породили бешеный гнев и жажду его прикончить. Множество ударов: от кулаков, дротиков и кинжалов посыпалось на незадачливого селянина.