Малыш: мамино счастье - Ирина Чеснова

Крохотное тельце на моих руках дрожало от рыданий. Я крепко прижала его, словно хотела, чтобы вся Дашина боль и весь ее испуг перешел ко мне. Мысли опережали друг друга. Что она себе повредила? Позвоночник? Голову? Ручки? Как же так? Как это могло случиться? Что же теперь будет???

Пальцы осторожно ощупывали Дашу, боясь наткнуться на видимые повреждения, но так ничего и не нащупали.

– Все, моя девочка, все, мама рядом, – повторяла я. – Ну-ну, не надо плакать, все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо…

Это, наверное, я себя уговаривала, пытаясь не думать о возможных последствиях падения, не дать разыграться воображению.

Даша уже не плакала, только изредка вздрагивала у меня на плече и всхлипывала. Я ходила с ней кругами по холлу, что-то говорила без остановки, а в голове стучало: какие симптомы у сотрясения мозга? Рвота? Потеря сознания? И что страшнее: ушиб головы или все-таки сотрясение. Ведь сто раз читала про это, и хоть убей, все вылетело из головы....

По тяжести повреждения мозга выделяют легкую черепно-мозговую травму (сотрясение головного мозга и ушиб головного мозга легкой степени), ушиб мозга средней степени и тяжелую черепно-мозговую травму. Чаще всего у детей встречается легкая черепно-мозговая травма, число случаев которой составляет от 60 до 80% в структуре всей нейротравмы.

Мне было больно глотать – во рту все пересохло. Пульс бился так, что казалось, я его слышу.

Даша совсем успокоилась и даже что-то тихонько запела. А я металась. Как поступить?

Вот он – момент истины. Я – мать. Я в ответе за эту беззащитную жизнь. И я должна ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ. Вдруг кровоизлияние? Вдруг повреждение позвоночника? Я ведь никогда не прощу себе, что смалодушничала, понадеялась на авось и не показала ребенка врачу.

...

Если клинические проявления тяжелой черепно-мозговой травмы очевидны, то легкая черепно-мозговая травма может протекать завуалированно и осложниться формированием внутричерепного кровоизлияния со сдавливанием вещества мозга.

Не снимая Дашу с рук, я стала названивать в «неотложку» при детской поликлинике. Там было беспробудно занято. Устав от постоянных коротких гудков, я решила позвонить в московскую службу спасения. Ведь у них там наверняка есть дежурный врач, думала я. Мне бы только спросить, посоветоваться – как быть, на что обратить внимание, бить тревогу или не бить.

На том конце провода ответил участливый женский голос. Я сбивчиво объяснила ситуацию.

– Да, да, сейчас соединю вас с дежурным врачом, – заверила оператор. Ее слова звучали очень обнадеживающе.

В трубке зазвучала музыка. Мое напряжение стало немного спадать: вот сейчас мы проконсультируемся с опытным специалистом, и все будет в порядке.

Голос оператора вынырнул из музыки неожиданно.

– Вы знаете, к дежурному врачу уже телефонная очередь. Давайте я вам лучше «скорую» вызову?

– «Скорую»? – такое предложение застигло меня врасплох. Но я его быстро приняла.

«Скорая» – это очень даже хорошо, думала я. Это даже лучше, чем «неотложка». Сейчас приедут быстренько, врач осмотрит Дашу и успокоит меня.

В ожидании «скорой», я выглянула в окно и ничего не увидела – ни деревьев, ни очертаний домов – лишь плотную, непроницаемую стену снега. За окном был буран. Таких дней в московскую зиму бывает от силы два-три. Когда метет так, что все живое и неживое вмиг превращается в движущиеся и неподвижные снежные кучи. Дворничиха вела неравную битву с завалами снега. Хотя природа тут же демонстрировала всю бесполезность этих усилий.

При такой погоде «скорая» приехала неожиданно быстро – за двадцать минут. Я ожидала увидеть врача, но молодой мужчина с бородкой, вошедший в дверь, больше походил на санитара. Он ощупал Дашину головку и сухо сказал:

– Собирайтесь, едем в больницу.

Я просто оцепенела от испуга.

– Как в больницу? Что вы там нащупали?

– Пока ничего. Но это может быть трещина. Собирайтесь.

Приказ «собирайтесь» вывел меня из оцепенения. Его сменила паника. Я сама ни разу в больнице не лежала. Что делают в таких случаях? Собирают-то что? В душе натянулись все струны. Еще одно слово, одно движение, и они порвутся.

– Где можно позвонить? – спросил доктор. Безучастный взгляд, безучастный вопрос. Равнодушие и отстраненность в каждом жесте.

Я молча протянула трубку. Он застучал по кнопкам.

– Подождите, пока не одевайтесь. Сейчас я выясню, куда вас везти. С собой ничего не берите, только пару памперсов и страховой полис. Если что – вам потом все остальное родные привезут.

– У меня ребенок с утра ничего не ел, может, хоть бутылочку с молоком…

– Не надо, – меня прервали на полуслове. – Ее может вырвать. И возьмите с собой целлофановый пакет – вдруг станет тошнить в машине.

Он, наконец, дозвонился.

– В Сперанского не доедем, – его слова отнимали у меня воздух. – Метель, там пробка на три часа. Что? Да, по МКАД, наверное, лучше. Хорошо, тогда в Тушинскую повезем.

Пик, трубка на столе.

– Одевайтесь, – это уже мне.

Он стал заполнять какой-то формуляр. В мой адрес больше ни слова. Что, куда, как? Как будто нас это не касается.

– Я предупрежу мужа, – глаза уже намокли. – Что ему сказать, куда мы едем?

– В Тушинскую детскую больницу, улица Героев Панфиловцев, – все тот же безучастный взгляд, безучастный ответ.

Губы дрожат. Гудок, второй, третий, пятый. Наконец, муж ответил.

– Дима, Даша упала с кроватки, нас на «скорой» везут в больницу…

Я зарыдала.

– Что вы плачете? Одевайтесь! – доктор брезгливо поморщился. Мои слезы его раздражали.

Такую реакцию называют «профессиональная деформация личности». Это когда на мир смотришь не так, как все остальные. Когда вместо сострадания – раздражение и цинизм. Доктор со «скорой» столько в своей жизни повидал плачущих мамочек, что их слезы у него вызывали лишь стойкое неприятие. Они мешали ему работать – механично выполнять свои функции.

– Жду вас снаружи.

И вышел.

Он не предложил мне подержать ребенка, пока я закрывала дверь. И спокойно смотрел, как я, обхватив одной рукой Дашу в объемном комбинезоне и пакетик с памперсами, другой пыталась повернуть ключ в замке. Для меня это было дико.

На улице лицо обдало снежным ветром.

– А как мы поедем обратно? – садясь в машину «скорой», спросила я.

– Там вам все скажут, – отрезал «санитар».

Я не знала, что нас ждет, и что нам скажут. Но я надеялась на лучшее. Я надеялась на то, что в больнице после осмотра нас с миром отпустят домой. Что к тому моменту с нами уже будет наш папа, который после моего звонка сломя голову бросился через весь город в Тушинскую больницу. Что мы словим машину и вместе поедем домой…

Внутреннее убранство «скорой» потрясло меня своей неказистостью. Все старое, обшарпанное. Я положила Дашу на банкетку и, пока мы месили снег и грязь на МКАД, она заснула.

Когда машина въехала на территорию больницы, я приготовилась к выходу. Но у приемного отделения мы не остановились и поехали куда-то дальше. Куда? Никогда не думала, что у этого детского стационара на окраине Москвы такая огромная территория. Мы ехали и ехали, а через замороженное окно была видна только белая гладь снега.

Наконец остановились. Маленькое здание. Двери. Крупная надпись – Травмпункт. В приемном окошечке попросили полис. «Санитар» оформил какие-то бумаги, препроводил меня к нужному кабинету и, попрощавшись, ушел. Свою работу он выполнил. Как мог и как хотел.

Скинув с себя пальто, я просочилась в кабинет. Нас встретил доктор – такой же бородач, как и только что простившийся со мной «санитар». Но какая между ними была разница! «Этот» доктор излучал доброжелательность и участие. Его глаза смеялись. В них была жизнь.

Врач проворными движениями ощупал мою Дашу вдоль и поперек и радостно сообщил мне, что никаких повреждений нет.

Я распахнула глаза:

– Вы уверены? Может, сделать рентген?

– Поверьте мне, рентген не нужен. Я вместо него! Все вижу не хуже.

– Она ведь упала почти с метра высоты…

– У таких детишек косточки еще мягкие. К тому же ковер смягчил удар. Всего доброго! Не падайте больше!

Растерянная, я вышла в коридор. Все так просто? Мы с Дашей так намучились, наплакались, изголодались, а потребовалось три минуты осмотра специалиста, чтобы весь страх растворился во вздохе облегчения.

Я все еще стояла в нерешительности: что теперь делать? Осознав, что этот травмпункт на окраине цивилизации муж точно не найдет, я решила идти к главным воротам, и оттуда ему позвонить.

О том, как я шла по заметенным дорожкам огромной больничной территории с Дашей наперевес, можно было бы снять героический фильм «Подвиг полярника». Природа свирепствовала, ветер сдувал капюшон, липкий снег оседал на ресницах. А я, согнувшись, зажмурившись и прижимая к себе ценную ношу, тонула в сугробах.