Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

мне оно какое вложено и не вынешь не заменишь тебе известно да еще сердечные боли сказываются не обижайся на меня мать свою что тебе всегда открываюсь чистосердечно с Наташей и меньшими дочерьми мы дружно живем. Саша пасет завевшийся наконец скот колхозный понахаживается от зари до зари в четырнадцать лет больше паломника ноги обломает и в школу вот не ходит с тремя классами заглох. Да и у тебя сынок с учением вышел пробел большой неизвестно когда учеба наверстается. Хлеб едим покамест еще примесной с травой, но чище прежнего не такой что бывала одна лебеда с хлебной полки тек на лавку, и пухли мы от нее, а вспомнишь долгую немецкую оккупацию бомбежки землянки и этот-то кусок становится поперек горла застревает, да только нужно жить не для себя, а для вас детей и еще нужна еда на несколько ртов и нужна одежа с обувиной которая горит постоянно надвинешь на ноги сапоги рваные и галоши-колхозники и возишься не разгибаючись…»

ХII

Теплым вечером 10 мая к означенному времени, точно вдруг удлинившемуся, полнилась сдержанным гуденьем голосов нарядных офицеров и солдат столовая – два смежных зальца – с расставленной едой на столах, накрытых белыми скатертями. Всего было более полста человек. Все рассаживались. Составленный в первом большом помещении общий – для неофицерского состава стол, за которым уже привычно балагурили собравшиеся, по служебному долгу возглавлял меланхоличный тонкотелый майор Голубцов, замполит; он, суховато-требовательный и никогда не выходивший из себя, подсел сюда к подчиненным с той важной миссией, чтобы провозгласить здравицу в честь Победы. Этого все ждали.

Однако начало все откладывалось отчего-то. Вчера улетел вызванный в Москву подполковник Ратницкий, и оттого ли и сейчас на праздничном ужине не было должного порядка, привычно-совместимого с человечностью и властностью в характере командира. Оставшееся в части начальство, обязанное руководить, отчего-то бегало, суетилось, а кто-то из него еще не пришел к столу.

Нетерпение у всех росло. Те, кто посмелее, предлагали:

– Может, мы все же начнем? Будем разливать? Мочи нет…

– Да, время подпирает. Пора бы приступить, товарищ майор.

– Еще пяток минут… – Невозмутимо поглядывал на свои наручные часы замполит. – Нет капитана Шведова, старшего лейтенанта Конова, других. Подождем еще чуть. Теперь нам некуда спешить, я думаю…

Веселье все исправляло. Но едва был назван Шведов, некоторые женщины странно посмотрели на сидевшую Любу и на черешневую ветку в бело-розовом цвете, поставленную ею в вазе посреди стола. И Люба несколько смутилась, было это видно.

Говорливая медработник щупленькая Коргина – короткие темноватые волосы странно торчали на ее небольшой голове – почему-то засмеялась. И погромче уже рассказала об одном случае, происшедшем с ней давно на ткацкой фабрике. Когда возникло стахановское движение, девушки – прядильщицы работали по нескольким сменам, не уходя домой, и отдыхали по два часа в душевой. Раз молодой начальник цеха, пройдоха, и направился сюда, чтобы поживиться. Да она открыла кран душа и обдала его холодной водой. Так что сразу отбила охоту. В другой же раз она ехала с мужем в стареньком лимузине, и этот начальник гладил ее по спине. Муж заметил такое, остановил автомашину, молча вышел и молча же вытолкал его на улицу… И ей бывает смешно это вспомнить.

Однако она внезапно посерьезнела, заоткровенничалась вновь:

– Я проболталась в этой жизни, как в мартовской проруби. – И закашлялась. – Ой, девка, совсем не годишься, испортилась вся, все в груди отбила. Вообще-то язычница я нечестивая… А вы не отвлекайтесь, Антоша, не увлекайтесь…

Антон же поглядывал тем временем на сиявшую, точно именинница, восемнадцатилетнюю чернушку Иру, служившую во втором отделе, своего давнишнего друга, переговаривался с ней.

Как внезапно точно рюмка у кого-то в руке сухо хрустнула, переломившись, либо преждевременно кто-то хлопнул в соседнем зальце пробкой, откупорив бутылку шампанского. Но то был настоящий выстрел. Уличный. А следом ударил уже второй, бухнул же и третий. Все за столом позатихли встревожено, переглядывались. Чертыхнулся Маслов. Надо б пойти, выяснить…

«Неужто те психоватые бойцы – соседи наши – взаправду завелись спьяна?» – припомнились Антону сумрачно-расхлистанные скандалисты, пригрозившие солдатам-хозяевам в военторге крепко «угостить» вечерком из-за того, что не досталось им пива. – «Дурни непотребные: совсем спятили…»

Только когда в столовую вбежал бледный старший лейтенант Конов, автоначальник, по его лицу стало видно, что стряслось что-то непоправимое. И когда он выпалил:

– Парторга Шведова ранили тяжело! – поднялся шум: вскочив и разноголоса крича, некоторые солдаты хотели выбежать и утихомирить стреляющих буянов, несмотря на то, что замполит, стоя и повелительно махая руками, призывал к благоразумию – требовал тишины и внимания.

– Товарищи, не паникуйте зря, – просил он. – Ну, подпили… Обойдется все по-тихому. Не то перестреляться можно. Вы поймите…

Конов же сразу позвал Маслова и они вместе с Гончаренко и обезумевшей Любой выскочили вон – для того, чтобы отвезти раненого в госпиталь. Все беспокойно ерзали за столом, так как еще слышались беспорядочные одиночные выстрелы.

И много еще томительных минут прошло, прежде чем воротился в столовую еще более испуганно-бледный и усталый старший лейтенант Конов. Докладывал он, запыхиваясь, Голубцову:

– С капитаном очень худо… Рана-то опасна, сильно кровоточит; она у него, должно навылет в груди, или в предплечье; он в беспамятстве, ослаб. Он умышленно прострелен, как мишень живая: на свою беду, когда пошел сюда, замешкался на улице против освещенного окна, не остерегся, – и попал под прицел какого-то дикого стрелка. Ну, немыслимо!

Нам больших усилий стоило отправить его в госпиталь. Мешала эта братия хмельная, вооруженная. Еле-еле с ними справились. Позвольте, в санитарную его кладем, а толпа препятствует, шофера тащит от руля. Орет-матерится, чтобы прежде занялись их лейтенантом, тоже раненым, якобы кем-то нашим – в перестрелке… Маслов молодец: не оробел, все сладил и в конце-концов вывез и того, обоих увез, значит. И со Шведовым поехала Люба.

Замполит, поблагодарив Конова, в нерешительности встал с наполненной вином рюмкой; засидевшиеся сослуживцы, оживившись (хоть дождались какого-то действия), задвигались за столом. И только майор проговорил с глуховатостью:

– Ну, начнем же все-таки, – как с кухонной стороны, не охраняемой (нынче лишь ко входу в столовую был приставлен часовой), раздались топот ног, клацанье затворов стрелкового оружия и визгливо-истошные, сбивавшие с толку крики: сюда ворвалось несколько злобно оскаленных бойцов. Бессмысленно они вопили:

– А-а, голубчики, признавайтесь, кто из вас врачи? Спрашиваем, кто врачи? – И с ходу стреляли прямо перед собой, отвратительно грубые и осатанелые, что эсэсовцы.

И от этого содрогнулись все.

Ведь никто не знал и не подозревал того, что это бузила не просто