Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

удивлялись, ее бесстрашию. Ведь медведи – бродят. Заблудиться можно.

Раз она и заблудилась так. Ведь подосиновики кругом на лужайках, призывно выглядывают. По тропочке она идет и слышит, кто-то за ней идет, тяжело дышит. Но медведь летом не нападает: он сыт.

Поселившись в здешнем глухом краю, куда их занесло, Усачевы при отсутствии даже электричества – жители еще использовали для освещения свет допотопных керосиновых ламп при остром дефиците даже самого керосина, прожили два года; они благополучно прожили, поджавшись, обносившись и донельзя обнищав и не имея, главное, в достатке продуктов питания, но перебиваясь как-то, получая иногда их в колхозе, как оплату, за наработанные в нем трудодни, или – более существенно за то, что мать шила кое-какие вещички, или сама Лена научилась вышивать (и это их рукоделие тут же в народе обменивалось, на зерно, яички, картошку и молоко – шел, что называется, прямой натуральный обмен, без помощи денежных средств, – на пользу всем нуждавшимся). И для Усачевых, конечно же, существенным подспорьем в пропитании служили лесные дары – ягоды и грибы, коих здесь, в глухих угодьях, плодилось в великом изобилии. Сколько хочешь бери, собирай, суши, вари, ешь, запасай впрок – все только от сноровки зависело. Так они в эвакуации достойно все пережили и перетерпели. Впрочем, как и все население России, на которое Запад наслал беду и которым политики Запада, грязные политики по сю пору, от случая к случаю попугивают свое население – способностью русских к выживанию, его верой и провидчеством.

Во время эвакуации Усачевы, мать и дочь, очень увлеклись театральной самодеятельностью, разыгрывая подобающие скетчи, сценки, с использованием рекомендательных брошюр, которые Лена брала в райкоме комсомола. Они в числе других любителей сцены даже выезжали на лесоразработки, на которых теперь в основном работали женщины и показывали свои спектакли, в которых и героев – мужчин играли колхозницы – вынужденно потому как в их театральном коллективе их попросту не было. А транспорт для подобных поездок выделялся руководством компании лесоразработки.

Усачевы не переписывались с отцом: это зависело от нерегулярности рейсов судов в навигации. Так сложилось, и они смирились с этим.

Одна мамина знакомая как-то агитировала их и очень звала их поехать вместе с нею дальше, в хорошее место в Сибири. Однако Лизавета не поддалась на уговоры – ответила:

– Нет-нет, не поедем. Тут мы уже знаем все. Хоть и такое бездорожье…

Вообще-то Усачевы не эвакуировались бы. Но в детском саду был карантин. Ребят не кормили. То, се. И был еще тот повод, что Лизавета перед эвакуацией наяву видела деда, умершего в 1941 году. В декабре. И вот он, здравствующий, входит в комнату и говорит ей:

– Лиза, уезжайте отсюда. А обратно ничего, вернетесь.

И что ж: они отважно-устремленно выбирались отсюда домой. Надо было это видеть.

Из Ленинграда вначале пришел военторговский вызов на Лену, оформленный и высланные ей двоюродной сестрой, а на Лизавету, ее маму, никакой бумаги не было. Только вскоре (в конце мая – начале июня 1944 года), как полностью сняли блокаду, и началась массовая вербовка – возвращение в город эвакуированных. Они, Усачевы, как и другие десятки семей, сплавлялись вниз от Солигалича на кое-каких сколоченных плотах (поскольку здесь не было железной дороги) до города Буй. Сплавлялись одни бабы с ребятишками. И были они около пяти дней в пути. Из-за всяких поломок, задержек. Была крайняя необходимость в том, что управляли плотами женщины с шестами, никогда не занимавшиеся такой сложной и опасной транспортировкой людей.

Кое-где на мель, безусловно, садилась. Поднатужившись сообща, плоты сталкивали в течение реки и вновь плыли на них к Бую. Вот плот уплыл вместе в женщиной, а та ни грести, ни плавать не умеет; дочь, не раздумывая, бросилась вплавь вдогонку за ней. В воде было еще холодно, тогда как на солнце жарко. Обгорели все.

Лизавета, которая, управляясь на плоту, с жестом, раскочегарилась настолько, что ожог кожи лица получила; кожа перчаткой сходила с ее лица, хуже, чем при загаре.

По ночам возвращавшиеся ленинградцы ночевали около костров. Их было немало. На каждом плоту было по четверо взрослых – было так решено; а на плоту Усачевых плыла еще мать с чтерыхлетней дочерью.

Как к Бую подплывать река Кострома враз уширела еще из-за одного притока. Течение убыстрилось, плот вдруг поперек поставило. Лизавету с шестом в воду сбросило. Та отчаянно выкарабкалась вновь.

Впереди была плотина – место трудное. Командир возвращенцев – женщина крутая – влезла на плотину и давала отсюда знаки управленцам плотов, куда им рулить. Так миновали очередное препятствие.

У Лены сначала были сапоги от коньков. Как-то взяла их. Потом кто-то валенки ей сунул. Потом оказалась босиком уже.

В Буе возвращающихся ленинградцев ждали товарники. Лена поехала за пропуском в Ярославль, за его оформлением. На него были документы. С ребенком ее устроили в Доме крестьянина на ночлег. И она сумела Дашу потерять. Ей она только сказала:

– Постой. Никуда не уходи. Пока получаю пропуск.

Вышла из здания – девочки нет. Туда, сюда. В милицию примчалась. Выводят ей девочку лет двенадцати:

– Ваша?

– Да вы что?!

Пришла в Дом крестьянина и тут – ее дочь четырехлетняя. Нашлась. Даша было засмотрелась на витрины, продвигаясь вперед по тротуару – и запуталась, не зная уже, куда идти. В конце концов, ее и привела в Дом крестьянина одна девушка, обратив внимание на потерянную.

Ко времени отхода в Ленинград поезда Лена не успела выкупить продукты. Она и Даша были голодны. Одна пассажирка разложила еду на столике, села, стала есть.

– Ну, что, дочка, хочешь тоже есть? – спросила она у Даши.

– Хочу! – ответила она твердо.

– Бери, угощайся, – угостила ее добрая женщина.

– А маме можно? – спросила невинно Даша.

И Лене кое-что досталось. И от соседок тоже. Так и прокормилась Лена с дочерью. Двое суток они ехали в пассажирском вагоне.

По приезду в Ленинград встретились они у тети, не выезжавшей в эвакуацию, кроме ее дочери, теперь тоже приехавшей. Лизавета приехала раньше на несколько дней. Прежней жилплощади у Усачевых уже не оказалось. Она, хоть и была забронирована, как полагалось, и ее никто не имел права продать, управхоз продавала и обирала квартиры. За это ее осудили на 10 лет. Вскорости Лизавете дали комнату от общежития «стальконструкция». Вселились сюда.

Никаких запасов, ничего у Усачевых не было, даже были украдены 3-4 куб. дров, хранившихся в подвале. И что характерно, как обнаружилось, в Ленинграде почему-то чаще горели во время налетов немецкой авиации большие угловые здания,