Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

у меня иконка есть, – подтвердила при сем разговоре присутствовавшая дама, Елена Усачева, знакомая Зои Ивашовой. – От матери. Третьего века. И я молюсь. Мой сын в Афганистане воевал. Так он, мальчишка, писал мне: «Мама, молись за нас. Сидим в земле. Никто нас не спасет…» И они молились. И я. Я все-таки мать… Все чувствовала. Мой внук все метет. Никому и ничему не верит, как верили мы – были патриотами…

– Ну, если первый президент наш, партийный босс, предал Россию, как самый ярый диссидент – это ж такой удручительный пример… А молодые сейчас раскованные – без руля и ветрил. Сын работал в фирме иностранной. Уволили. Она лопнула – теперь без работы и помощи. Никому не нужен.

– Да, молодым сейчас тяжело.

– И в блокадное время были мерзости…

Х

На углу Гороховой и Дзержинской улиц Ленинграда стоял шестиэтажный дом, в котором жила семья – на третьем этаже – Лены Усачевой. При воспоминании ей, трехлетней, ярче всего запомнилось видение из окна страшного наводнения, случившегося в 1924 года, – когда было не видно даже ориентира Фонтанки – просто в небывалом водном разливе среди улиц даже плавали гробы среди всякого хлама. Знающие люди говорили, что это – факт! – размыло Митрофановское кладбище: оттуда они и приплыли. В царское время, в 1904 году, здесь разрушился Египетский мост, перекинутый через Фонтанку, и потом был построен временный деревянный в шашечках (как был вымощен – в деревянных шашечках – одно время и Невский проспект). Вот похожий водоворот, казалось ей, испытывал и ее потом в жизни.

Лена училась в бывшей немецкой школе, имевшей великолепные малый и большой спортивные залы. В первых классах тогда училось по 40 учащихся. В школе кормили ребят обедами. Вторыми блюдами – в обязательном порядке. Бесплатно для малоимущих ребятишек. С учебниками, однако, было накладно: их выдавали ученикам на руки на учебный год, а по окончании его их следовало сдать обратно. Тетрадки тоже выдавали в первых классах. Обучение шло совместное. Математика Лене давалась плохо, а вот русский язык и остальные предметы она усваивала хорошо. На театральные представления они, ребята, чаще всего ходили в ТЮЗ. Билет стоил один рубль десять копеек.

Дирекция школы редко вызывала родителей провинившихся учеников: учителя самостоятельно улаживали возникавшие проблемы – они были достойные, знающие. Половину их составляли мужчины. Например, математика школьники не любили и прозвали его «козлом». А физику преподавал отличнейший учитель, и Лена у него занималась прилежно, с интересом даже. (Куда-то потом ушло, она не знает.)

До революции отец Лены работал подрядчиком строительных работ и по-честному рассчитался со всеми рабочими. Однако кто-то из клеветников показал в органах госбезопасности, что у него наверняка есть золото, и в 1934 году его посадили на полтора месяца в тюрьму и допрашивали по этому поводу, прежде чем снова выпустили. Все обошлось. Только он, как человек предприимчивый и бухгалтер знающий, расчетливый, в 1936 году завербовался на Колыму. В Магадан. (Бухта Нагаева – говорили так) стало быть, пускай, погнался «за длинным рублем» – северным; известно: прибавка к зарплате северянам была приличной. Это многих работающих устраивало. Золотые прииски находились в 500 км от Нагаево. Здесь, среди сопок, фактически одновременно длились лето и зима – почти без сезонных температурных переходов, Лена почувствовала это сразу по приезде сюда; здесь, между сопок, и не было такого злого докучавшего ветра, как вне их.

В Магадане Усачевы втроем – отец и приехавшие жена Елизавета и дочь Лена – пробыли полные два года, тогда как отец дорабатывал еще год по контракту. А доработав его, он завербовался еще на три года. И уже Лена с матерью не успели приехать к нему; а приехав опять в мерзлоту, жили уже в Оротукане еще два года, в течение которых Лена закончила в школе 9 и 10 классы. Она вполне освоилась здесь, на севере. Каталась на санках, на лыжах. На сопках кучилась мелкая растительность. Росла в обилии брусника – созревала крупная, как клюква; если лечь среди ее кустов на живот – возникал перед глазами ярко-красный ковер до небес.

Местные старожилы собирали бруснику в бочку и оставляли на морозе без воды; мороз схватывал всю ягоду – и ее сохранность была предопределена на долгие месяцы.

Безусловно в Оротукане культурных развлечений не водилось. В доме пиликало радио – из черной висевшей на стене тарелки. Имелся патефон с пластинками. С романсами Юрьевой, Сульженко. «Самовар и моя мама», «Дядя Вася – хороший и пригожий» и другие песни. Ходили на танцы в тамошний Дом учителя. Танцевали под рояль. Под оркестр танцевать ходила более культурная публика, как она себя представляла. А гитара в этот момент почему-то попала в немилость властьпредержащим и поэтому мало звучала где-нибудь. Ну, демонстрировались еще кинофильмы… Развлекали…

Мать и дочь Усачевы вернулись в две забронированные комнаты в Ленинграде летом 1939 года. Вскоре Лена вышла замуж и на следующий год она родила дочь Дашу. Стояли лютые морозы. В финскую войну. И было затемнение. Воевать ушли ее знакомые парни, которые были старше ее на 2 года. Было печально ей.

Лена засобиралась поступить в театральный институт: намеревалась продолжать учебу. Перед ней был манящий пример: соседка-сверстница Ирка занималась в Ленфильме – в студии киноактера. Да Лена некстати внезапно заболела, и у нее выявили плеврит. Тогда, когда уже началась эта сверхвойна. Из Ленфильмовской студии прислали ей сообщение: «Заберите Ваши вступительные документы!» «Иди на курсы машинистки», – посоветовала ей мать. Но случайно она наткнулась на вывешенное, видно, наспех на желтом звании главного штаба объявление военторга: «Требуются продавцы!» И она пошла сюда. И ее взяли на службу продавцом. На оклад 225 рублей.

Она и мать жили вдвоем – отец остался на Колыме. Они, став донорами, получали рабочие карточки, а кроме того, как все семьи военторговских работников, были прикреплены к столовой, в которой получали всякую еду, кашу, масло. Словом, каждый день имели что-то пожевать, поддерживали свои силы.

В апреле 1942 года они эвакуировались в Костромской край. В самую глушь.

Мамины предки были уроженцами этих дремучих заволжских мест. В селе Кузнечное (сколько было таких везде!) мать с Леной и сестрой Симой, выжившей, эвакуировавшейся тоже вместе, снимали комнату. Мать стала работать бухгалтером в колхозе; тетя Сима – сторожем, а Лена – курьером. Она в одиночку за 12 км в город Солигалыч ходила – решительно ничего уже не боялась. Никакого темного леса, соснового или смешанного бора: блокада все начисто отрафировала в ней. Даже местные бабы ей