Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

был старше тебя? – уточнил Махалов.

– Да, он попал из Астрахани. В ноябре сорок первого. Он как раз оказался в Ленинграде. Не навру никак. Тогда был, помню, первый снег. Побелели улицы.

– Ну, дальше.

– Я работал на заводе. Это – в переулке Фокина.

– Там раньше был военкомат?

– Не наблюдал, однако. Почему я там, старина, очутился – на этом заводишке? Между прочим, старина, там делали мины и снаряды. Я чему удивляюсь: эти дурачки почему-то бомбили мост, а бомбы попадали в этот берег.

Между прочим тут я за прогул получил первый выговор. Вот запомнилось что.

– Похожее было и у нас, – сказал Махалов.

– Буквально в начале декабря сорок первого света на Петроградской стороне не было, ты, наверное, знаешь. Нет, пардон, был. Что-то ползало по Кировскому проспекту. В декабре же на Ленфронте застрял наш знаменитый кавалеристский корпус. Чем-то нужно было кормить лошадей. Прорву их. И бросили населению клич: нужен срочно фураж! Нас, мальчишескую мелюзгу, послали под Ленинград на торфоразработки. Мы торф мололи и делали на дуранде комбикорм. Тогда-то я увидел наглядно, что блокадные люди рядом уже начинают умирать.

Оттуда, мы с торфоразработок, когда нас отпустили, вышли к Новой Деревне.

– В Новой Деревне базировались наши тяжелые бомбардировщики, которые бомбили Берлин, – знающе вставил Костя.

– Тогда, в сорок первом я еще ходил на кинокартину – не помню какую, – сказал Костя мрачно.

– Наверное, «Свинарка и пастух». Еще все смеялись на ней…

– Да, ходил в семь тридцать, когда немцы начали бомбить. Так вот, понимаешь, я вышел в Новой Деревне влево на Строгов мост. Споткнулся – и упал до того был слаб. Кто-то близко от меня шел. И слышу, помню, женский голос:

– Вот мужчина умер. – Спокойный голос был.

Думаю: «ничего себе! Уже мужчиной стал!» Все-таки поднялся. Сумел. Пошел по Кировскому. Дома, окна забиты фанерой. Мать тут потеряла продовольственные карточки…

Так вот скажу, ребята: отец наш умер двадцать пятого января сорок второго. У нас – мамы и меня – с ним были странные отношения. Он пил по-черному. Как его в тридцать седьмом не замели, не знаю. Ведь он пришел тогда в райком партии и спокойно положил партбилет на стол, и все.

А встал я на ноги лишь третьего мая, помню.

– Что ж ты ел?

– Не знаю. Но я чудом встал. Первым делом на работу пришел.

– Тогда тебе было шестнадцать – семнадцать?

– Нет, восемнадцать. Я, значит, выбрел помаленьку к Савушке – саду Дзержинского. Затем побрел к стадиону. И здесь встретил Юрку Строгова – он уже в сорок первом вернулся с фронта инвалидом. И вот на этот завод, знакомый Юрке, я загудел в качестве слесаря – водопроводчика, да.

– Черт, возьми! – неподдельно воскликнула тут с некоторым возмущением Зоя. – А у нас в доме некому починить краны…

– Ну, голубушка, какой я теперь слесарь-токарь! – возразил только Ивашев. – Не суди!

Месяца три я там прокрутился – тут-то мы очухались немножко, но наступил такой период, когда женщины стали чувствовать себя хуже, чем мужчины. Это лето сорок второго года. И вдруг приходит мне повестка. Меня, наконец, призвали. Казармы наши были на проспекте Карла Маркса. А отправили нас, ребятишек, большой группой на Военно-Морской музей. Каждый день там проходила муштра нас. Нас обтесывали. Мы ходили ежедневно на Охту. И там мне выдавали пулемет, и вот под песню «Плыли три дощечки…» мы вышагивали строем доходяг туда-сюда. Многие километры. Прошло три месяца. Я начал уже двигать сносно ногами. По команде. И тут такая вышла хохма: нас выстраивают на плацу, возглашают: «Кто может общаться с лошадьми? Выйти из строя!» Я сделал два шага вперед, вышел из строя. Сам не знаю, почему. Буквально через десять дней я был уже в самом корпусе у знаменитого Доватора. Как и другие ребята-храбрецы. Был октябрь сорок второго. Юго-западный фронт. Ростов.

– Ничего себе! Как ты попал туда?

– Во-первых, дорожка из Питера уже была открыта. Мимо Мги. Москва-Бутырская. Ночью прорывались под бомбежкой, под обстрелом. В одном километре от полотна дороги немцы сидели. Ты из теплушки видел что-нибудь? Первые наши прошли, но забыли в тылу одну армию немецкую (33 тысячи человек). Под Красным селом. Когда наши отрапортовали, что взяли Красное село, так вот эти немцы попытались взять эти пушки и палить в спину нам. Как я выбрался здесь – ума не приложу.

Каждый взвод имел 8 станковых и 4 ручных пулеметов. Взвод противотанковых ружей. Каждая рота имела батарею. И минометный взвод – и все это на плечах бойцов. Так называемые батальоны прорыва.

– Ты знаешь, что такое станковый пулемет?

– Знаю: четыре человека.

– Там я что обнаружил?

– Бабу?

– Нет, немецкие дзоты, чтобы остановить нас, атакующих. Потом я нашел картошку – доты. Просидели дней пять. Вдруг: надо брать! Нас выстроили и начинают смотреть как на карикатуры Кукрыниксов. Вся Кубань кочует. Все на колесах. Абсолютно умрешь: нас осматривал Доватор. В бурке. Сотня за ним. Герцы, сейчас не соврать: плисовые красные штаны…

– Откуда взяли таких доходяг? – вопросил строго Доватор.

И нас пустили ухаживать за лошадью сзади. Хохот стоял раскатистый. Лошадь нас не слушается. Через три дня после прибытия нас туда Доватора на куски разорвало.

Были сибиряки на лошадках. Маленьких, черненьких, хорошеньких, послушных. Все прилажено, как следует.

А мы новобранцы, новоиспеченные казаки смотрелись как динозавры какие – даже разведка однажды было приняла нас на одном хуторе за недобитых немцев.

Да, значит, видит командование, что из нас не получились казаки. И вскоре в их числе я оказался в декабре сорок второго участником прорыва блокады Ленинграда.

– Как ты оказался опять здесь?

– Не помню. Нас везли в Ленинград дней пятнадцать. Да, пятнадцать. Поезд наш немцы бомбили нещадно. И вот оказался я под Невской Дубровкой. На нашем хорошем берегу. Потом прошел переформирование. Нас готовили к лету сорок третьего года на Синявинские высоты.

– Они действительно высокие?

– Сорок шесть метров. Потому что вокруг болота. Гать. Мы вылезли от Дубровки – зольная сопка. Зола сделала сопку. Ну, взяли мы все эти поселки. Но это не самое интересное. Для того, чтобы взять высотки, надо пройти пять километров или – по гати. Там любое дерьмо уходило в болото и рвало со страшной силой. Двадцать третьего пришла техника – два танка. Немцы их подбили. И они загородили нам дорогу. Тогда мы применили ствольные минометы. Подошли к сопкам. Без поддержки артиллерии. Немцы катали на нас гранаты. Итак, стало быть, время для атаки было выбрано не подходящее: ведь болота вернуть – не