Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

которых никто не гасил во время блокады: просто некому было гасить пожары.

Город, о котором там, вдали от него, было столько нежных воспоминаний, явился перед Леной весь разрушенный и грязный, просящий руку помощи себе не меньше, чем люди, пережившие блокаду и потом разлуку с ним. От отчаяния Лена направилась в известный ей военторг, к начальству, попросила:

– Пожалуйста, направьте меня куда-нибудь. Вы можете.

– О, только что Выборг наши взяли. Езжай туда!

В Выборге военный завпрод распорядился на ходу:

– Принимай пока ларек!

Машинки нет – не стучать Усачевой пока по буквочкам. Однако вскорости, когда она поосвоилась в новом качестве, ее стали рвать на части; просили сделать что-то нужное, срочное. Давай туда, давай сюда. Да поживей. Так попала в политотдел 59-й армии. Наступило перемирие с Финляндией – она вышла из войны, и эту 59-ю армию перекинули неожиданно на 1-й украинский фронт.

Сборы для того, чтобы передислоцироваться, были срочные, было не до никаких размышлений, и Лена, как вольнонаемная, уехала с частью без дочери, о чем потом, спохватившись, пожалела. Потому как питание в военной части для ребенка было бы намного лучше. Несомненно.

Уже к рождеству они попали в Польшу. Вышли на Краков.

Это было при политотделе армии 7-е отделение по работе с мирным населением и войсками противника. В нем служили восемь офицеров и шесть солдат. Был технический офицер, отвечающий за передачу – плюс пленный немец. Была полуторка с громкоговорящей рацией. При ней был и Вилли – Голландец. Он в 1942 году сдался в плен советским войскам на Волховском фронте. Высокий, красивый. Стал служить при политотделе и даже ходил с автоматом – ему разрешили.

В отделении этом женщины не служили, а в политотделе были 3 женщины в здании и две вольнонаемные.

Раз полуторка громкоговорящая попала в расположение немецких войск. Так удирали через пашню, моля лишь об одном – чтоб только мотор автомашины выдержал нагрузку.

И в Словакию они заходили, и в Мюнхене были.

В Дрездене все закончилось.

В Дрездене Лена и познакомилась с офицером Владимиром Усачевым.

Вот она-то, Елена Ефимовна, и упорно печатала теперь (даже с интересом) перезаполненные страницы Кашинской истории. Отважное на то согласие.

Из-за этого Антон Кашин чувствовал себя виноватым перед ней – за то, что расписался так. Но и с живописью у него было похоже. С оглядкой на нужду, потребность в этом.

Для Антона война закончилась в немецком городе Пренцлау, расположенном западней Одера и северней Берлина.

XI

Накануне, 8 мая, Антон только что вышел из комнаты от майора Рисса, как тут же, на лестничной площадке двухэтажки, оказался перед живым препятствием: на спуске спиной к нему стоял рослый лысоватый капитан Шведов, парторг, а ниже, на ступеньках лестницы, мельтешила перед ним, раскинув руки и загораживая ему проход молодая машинистка Люба, вольнонаемная. Она заигрывала с ним, говоря:

– А я вот ни за что не пущу тебя, нет, как ни проси, ни приказывай мне, хоть ты и мой командир. Ну, смотри, не иди, не иди, я сказала: нет и нет – не пропущу тебя сейчас! – И шаловливо грозила ему пальцем, вроде бы не замечая Антона или, скорее, доверяясь полностью ему, дружески-понятливому, безвредному подростку.

«Да ты, Антон, сам видишь: я беззаботно-беспечная – вот кому-то даже интересно быть со мной», – скользнул по его глазам ее откровенный, без тени стыдливости в нем, взгляд, и она, неохотно прерывая на мгновение столь занятную игру, чуть посторонилась, пропустила его вниз. Он проскользнул мимо по деревянной лестнице.

Между тем, видно, молодило и красило капитана, отца двоих детей, это возникшее чувство увлеченья друг другом, и хотя оно обескураживало. И будто что-то еще непозволительно-тайное Антон обнаружил в их сближении – обнаружил, чем-то пристыженный и даже расстроенный в душе из-за этого. Отчего же? Как по чести поступить в любви своей, если она нечаянно является к тебе без спросу? Как отринуть ее?

Сюда, в Пренцлау, Управление полевых госпиталей въехало пять дней назад. Кое-где в городе еще дымились развалины.

Отсюда многие немецкие жители, известно, сбежали на Запад; они, естественно, боясь отмщения от наступавших русских, степных варваров, как внушали им нацисты, искали спасение в зоне действовавших англо-американских армий; они, несомненно, знали и думали о том, что гитлеровцы досадили населению западных стран несравнимо меньше всех злодеяний, совершенных ими в России с нашим народом, и потому боялись расплаты. Да, для фашистов даже не существовало понятие «мирные русские жители», а были лишь одни враги, подлежащие уничтожению. Потому столь велики у нас, русских, людские потери среди населения.

Майор Рисс сказал Антону, что он только что вернулся из покоренного Берлина и что все мы еще непременно побываем в нем.

А снилось Антону этой ночью удивительное: он домой спешил. В верховьях Волги уже пышно глохло лето, и он раным-рано шел напрямик, поднимаясь на косогор по росистой, воглой, еще не скошенной траве. Шел налегке. Один. Восторженный. Налетный туман легко, тая, струился солнечно-жемчужно рассвет. И под ногами, по самой гуще травяной, свито-спутанной, повсюду отливались серебристые капельки-росинки – на резных листочках, чашечках, узорах. За ними по голубой траве стлался матово темневший след…

И тут-то ударили опять выстрелы. Антон проснулся, услыхав определенно отличительные звуки близкого боя; это вернуло его к реальной обстановке, к зачерневшей вновь всамделишней ночи, которая теперь показалась ему просто удручительной пустотой. После такого красочного сна.

Между тем пальба вокруг неиствовала, все усиливаясь. Огненные вспышки освещали, точно взблестки молний (из-за светомаскировочных штор, закрывавших окно), внутренность довольно вместительной кухни (рабочее и также жилое помещение для сержанта Коржева и Антона) с кирпичной плитой, накрытой фанерным листом. Создавалась иллюзия грозящей опасности. И Антон, уже вскочив поспешно, с изумлением сел в постели; и, вглядываясь в мерцавшие перед собой потемки, затаенно вслушивался в шквал выстрелов. Что же там, за окном, прорвало все-таки?

Фронт, известно, ушел дальше. Берлин пал, фашисты сдавались. И Антон с сержантом никогда не запирали дверь, ведущую из кухни в распланированный сад, густевший зеленью день ото дня. Факт, что исключалось всякое нападение на советских солдат. Но могло все же статься, что прорвался откуда-то неразгромленный до конца неприятель…

В мгновенье с кровати сиганул и удалой (и везучий во всем) Коржев; он тут же – в нижнем белье и босой – подскочил к комоду, на котором хрипел сбившийся с волны приемник, не выключенный с вечера. Сержант, звук, поймав, усилил его громкость – и вот был теперь ответ всему: торжественно диктор