Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

Трехэтажный домик с лоджиями и красной черепичной крышей стоит на холме. К пляжу ведет бетонная лестница уступами. Садик с фонариками и цветами. Терраса ресторанчика. Половина виллы сдана в аренду отдыхающим, благодаря этому писательская путевка стоит гроши. Даже для нас, иностранцев, пять долларов в день за приличный номер с трехразовым питанием.

Наш номер на третьем этаже. Лоджия, душ, туалет, две широченные кровати, встроенная мебель, отличный письменный стол, напоминающий бюро. Всё сделано из бука или ясеня. В это писательское бюро можно влюбиться. Я зарисовал его, чтобы при случае смастерить нечто похожее на даче. Глядя на него, представляешь, как сидишь за ним и пишешь большой роман — год пишешь, два пишешь, и гладкое буковое бюро помогает тебе изяществом форм, обстоятельностью, таинственностью узоров, настраивает на неторопливость… Что-нибудь вроде «Ста лет одиночества» должно писаться за таким бюро с видом на пепельно-голубое море.

Неподалеку — бывшая дача Чаушеску. Забор, охрана, павлины. Говорят, Чаушеску приглашал писателей на вечерний чай, пели народные песни, чудили, стреляли в тире, ходили ватагой купаться. Сейчас там правительственная резиденция.

Кстати, Чаушеску не расстреляли, а застрелили. Вместе с женой.

Вспоминаю запись в своем дневнике, которую сделал тогда по поводу его ареста: «Рухнул, подлец!» И ведь от души верил газетам, что Чаушеску — негодяй, как большинство коммунистических лидеров. У него большие деньги на счетах за границей, целых шесть миллионов долларов, жил в роскоши!

Не видал я тогда еще настоящих негодяев.

В Доме творчества живут двое русских: Владимир Максимович, литературовед, работник Института мировой литературы, его книгу перевели и издали в Румынии. И Татьяна Николаевна, дочь русского дворянина, флотского офицера, оказавшегося в Румынии в революционные годы вместе с флотом, — она и перевела книгу Владимира Максимовича.

Мы с ними за одним столиком, они нас опекают. Татьяна Николаевна выросла в Румынии, сейчас преподает в Италии, приехала на отдых; ее мать окончила Смольный институт, отец — из прибалтийских немцев.

Сегодня за ужином я подарил Т. Н. и В. М. по книге Ф. Лурье «Российская история и культура в таблицах», пачку которой прихватил на подарки. Они с интересом принялись листать книги, оживились.

Поговорили о писательских делах — расколы по национальным признакам, сгоревший Дом писателя в Питере и т. п. Затем я стал рассказывать о замысле своего романа, сказал, что хочу этим романом реабилитировать молдаван и румын в глазах русского читателя, к ним, дескать, отношение в России настороженное. Т. Н. с усмешкой сказала, что у румын к русским отношение тоже не самое лучшее. Я привел пример, когда один петербургский писатель, пишущий, кстати, на исторические темы, вполне серьезно считал, что цыгане и молдаване — один народ.

Т. Н. скорбно покивала головой, признавая сей факт достойным сожаления.

Владимир Максимович, вкусно принимаясь за чай с булочкой, сказал:

— Вы меня извините, но я националист. Я воевал в минувшую войну против румын и большей безалаберности и бездарности, как в румынской армии, нигде больше не видел!

— А итальянцы? — игриво спросила Татьяна Николаевна.

— Это само собою… — кивнул седой головой Владимир Максимович. — А вы знаете изречение Бисмарка? Когда ему сказали, что Румыния внесла протест, он сказал: «Я не знаю такого государства — Румыния, я знаю такую специальность — румын».

Слышал я это расхожее изречение, сказал я. И, попивая чай, стал трактовать поведение немецкого канцлера. Дело было на Берлинском мирном конгрессе в 1878 году, и Бисмарк как военный сноб решил поиграть словами и вырулить ситуацию в свою пользу. К тому времени деньги берлинской знати были вложены в румынские железные дороги через маклера с фамилией Блейхредер. И на условиях этого Брейхредера железные дороги должны были быть выкуплены Румынией. А Берлинский конгресс требовал убрать из румынской конституции запрет на получение гражданства евреями и мусульманами. И Бисмарк пригрозил, что станет всерьез требовать равноправия евреев и мусульман, если румынское правительство не примет условий биржевого маклера. Банальный шантаж, ставкой в котором были миллионы марок. А средством вымогательства — права румынского еврейства. Так что не лавочнику Бисмарку строить из себя военного аристократа и маркировать народы.

— Откуда вы это знаете? — удивилась Татьяна Николаевна.

— Перед поездкой читал в Интернете Льва Троцкого — «Балканы и балканская война».

Татьяна Николаевна одобрительно кивнула и порекомендовала мне изучать румынский язык.

— Тогда вы не только Бисмарку сможете надрать уши! — приветливо улыбнулась она.

— Уже изучаю: научился считать до десяти. А вообще, хочу найти могилы предков в Яссах, они там служили.

Николай Максимович, допивая чай, сказал, что принимал участие в Ясско-Кишиневской военной операции и авторитетно заявляет, что боев в городе Яссы практически не было. Так что кладбища с могилами моих предков Красная Армия не трогала.

— А где вы служили, Владимир Максимович?

Владимир Максимович служил в 5-м гвардейском казачьем кавалерийском корпусе под командованием генерал-майора Исы Плиева (2-й Украинский фронт). Яссы освобождали осенью 1944 года, и для него, двадцатилетнего московского паренька, казалось удивительным (он впервые перешел границу СССР), что могут быть такие нарядные, красивые города с обилием памятников, чистеньких церквей, садов и ярких домов.

— Это был город, который не хотел войны, он хотел сдаться, — с теплотой и сожалением сказал Владимир Максимович. — Нарядный православный городок, он хотел мира с русскими солдатами. Как невеста, стоял городок. Мы его взяли быстро и тихо, почти без потерь и разрушений…

Я стал расспрашивать его о военной службе.

— Служба была тяжелой! — кивнул Владимир Максимович, надкусывая вторую булочку. — Кавалерия, по сути дела, воевала пехотинцами, но с дополнительной нагрузкой по обслуживанию лошадей. Но зато мы брали реванш при торжественных вступлениях в освобожденные города — красавцы парни, казаки! Все девки были наши!..

— Да? — с улыбкой взглянула на него Татьяна Николаевна.

— А как вы хотите? — словно извиняясь за необходимость соответствовать моменту, пожал плечами Владимир Максимович. — Парни-то все молодые…

Я спросил Татьяну Николаевну, хочет ли румынская интеллигенция присоединения запрутской Молдовы к Румынии. Т. Н. сказала, что отношение самое разное.

— Кишиневская Молдова в составе Румынии будет для Бухареста вроде проглоченной гранаты со снятой чекой, — сказал Владимир Максимович, вновь наливая себе чай. — Им хватает проблем с румынскими венграми…

— Какие у вас образные сравнения, — то ли похвалила, то ли покритиковала Татьяна Николаевна.

— Я старый солдат, не знающий слов любви, — засопел Владимир Максимович.

— Ну-ну, — кивнула Татьяна Николаевна.

Вчера купались. Был сильный ветер, вода плюс 20. Два ослабевших парня не могли выплыть на берег — их заносило за волноломы, и мужчины со всего пляжа помогали: кто советами, кто бодрящими криками, кто бросился вплавь. Я тоже подхватился в азарте, но Ольга не пустила — с моей срастающейся после операции грудиной там нечего делать; если только выкрикивать румынские числительные от одного до десяти.

Парней вытащили из воды. Оба в пупырышках, дрожат, смуглая от загара кожа приобрела оливковый оттенок. Укутали в трепещущие на ветру пледы, принесли вино и чай из буфета. У всех румын такие милые лица, как будто спасали своих детей и теперь тихо радуются спасению.

Сегодня пасмурно и ветрено. Мы русской компанией собрались на пляже, сидели, укутавшись в полотенца, в шезлонгах, читали и переговаривались.

— До 1 ноября принимаются документы на возврат поместий и зданий. Все документы собирают, а вы роман пишете!.. — укоризненно сказала Татьяна Николаевна. — Если вы родственник Александра Иоана Куза, просите, чтобы отдали его дворец в Бухаресте. — И пошла легкой походкой к морю, не стесняясь своего возраста, дряблой гусиной кожи и ног с венозными буграми.

Владимир Максимович стал выспрашивать, сколько стоит операция на сердце в Петербурге и как она проходит. У него стенокардия, прикидывает: оперироваться в свои семьдесят шесть лет или нет? Я назвал стоимость операции. Выяснилось, что в Москве в три раза дороже, около десяти тысяч долларов. «Оперируйтесь, — посоветовал я. — Это еще десяток лет полноценной жизни. — Хотелось бы, хотелось бы, — Владимир Максимович задумчиво улыбнулся, представляя свое будущее без стенокардии. — За десять лет можно еще такого натворить, что мало не покажется. На два персональных дела нагулять можно, как говорили в наше время…»