Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

плохо! Я плохой капитан, я подвёл своего батюшку царя! – кривляясь, говорил котив изображая переживания Лагера, будто он плохой театральный актёр.

– Я не медив, я лагун, – резко бросил тот в ответ.

– Да какая разница, я всех вас медивами называю, что я разбираться буду, и вообще, прижми свою жопу и успокойся. Как-никак автомат в моих руках, а не в твоих. Хотя всё равно убивать тебя не буду, хватит. Норма уже выполнена с лихвой.

– И какая же у тебя норма, Котив?

– Да по десятку в день вас истребляю, – не переставая улыбаться, сказал тот и начал шарить по своим карманам.

– И прям десять убил сегодня?

– Да хрен его знает, я цифру так, с потолка взял, хотя сегодня десяток-то точно перебил, такое месиво было в бункере, думал здесь и сдохну, наконец. Но нет, рубился, дрался, да выжил мать его, но думаю с десяток-то сегодня я точно на тот свет отправил.

– И ты этим гордишься? Ты рад этому?

– Нет, но по-другому нельзя, я смотрю ты впервой в такой заварухе?

– Я боевой фавийский офицер и прошёл немало войн.

– А в таких боях ты бывал раньше? А? Боевой офицер, ты бился с врагом руками, ногами и зубами, надеялся в этой кровавой бане, что лучше умереть, чем дожить до конца, зная, что потом вновь тебя бросят в эту человеческую мясорубку? И ведь думаешь, хрен с ним, помру и дело с концом и кончиться весь этот ад, ан нет, в глубине души сверлит мыслишка, что вот кончиться бой, выживешь, победишь, а там, через бой, а то и два наступит спокойная жизнь. И мать его, веришь, же этой мысли и сражаешься, не на смерть, а на жизнь и вуаля, колесо делает круг и тебя вновь бросает в гущу событий. Было так? А? Боевой капитан?

Лагер молчал, лишь смотрел на белое, исполосованное порезами и ссадинами лицо, а нога слабела, холод пробирал до самых костей. Штанина намокла и потяжелела от сочащейся крови. Капитан прижал ладонью рану и, испытав резкую, острую боль скривился. Спустя секунду, в нос ударил табачный дым, знакомый и любимый Лагером аромат сигарет, тут же его нутро задрожало и сию минуту захотелось сделать крепкую затяжку.

– Что заёрзал боевой офицер? Курить захотел? Прости, но у меня последняя, – демонстративно пуская облака дыма, сказал котив и вновь затянулся.

Лагер промолчал и вновь попытался прижать кровоточащую рану. С плечом ему повезло больше, рана была не сильной, пуля рикошетом прилетела ему в погон и, разорвав офицерские ромбики, оставила множественные ссадины и огромный синяк. Сидящий напротив котив, глубоко затягиваясь, смотрел, как ёрзает капитан.

– Ты, что там крутишься? Ранен что ли?

– Пуля на вылет проскочила по бедру, кровь идёт, – сухо молвил Хва, не поднимая взора.

В следующее мгновение он почувствовал, как что-то мягкое прилетело ему по голове и отскочив, беззвучно приземлилось рядом. Это был маток грязноватых бинтов, следом прилетела мягкая упаковка с тремя одноразовыми шприцами, в которых синело обезболивающее, также в упаковке виднелся пакетик с останавливающим кровь порошком. Лагер знал для чего это всё, так как это были фавийские препараты для солдат. Котив кивнул на лекарства и сказал.

– Присыпь и перемотай, а то истечёшь кровью и сдохнешь. Обезболивающее у вас так себе, одного шприца мало, я вколол себе два, потом третий, а то был готов пристрелить себя от боли. Ты уж прости, но бинтуй себя сам, я не могу встать, все ноги опалило, боюсь, как бы не отпилили мне их теперь. Поди ты паршивец гранату бросил в меня?

– Может и я. Ты с метрополизолом не шути, он вызывает привыкание, наркотик одним словом. У нас некоторые так наркоманами стали.

– А я-то думаю, чего мне мать его так весело, кругом трупаки с развороченными башками, а я жизни радуюсь. Всё ваш фавийский матазол!

– Метрополизол, – поправил его Лагер, обрабатывая ногу.

В бункере было тихо и сыро, где-то кряхтел умирающий солдат, вдалеке гудела техника. Котивы сооружали мост, за место того, что был взорван фавийцами. Интерес к бункеру пропал, и немногие выжившие муринцы вернувшись обратно, доложили о зачистке вражеского укрытия. Два солдата вражеских армий сидели друг напротив друга среди хаотично разбросанных по полу мёртвых тел. Один курил, другой перевязывал рану. Было темно и лишь слабый лунный свет проникал сквозь амбразуру и ложился на тела мертвецов холодным серебром.

– Что за дрянь ты куришь? – затягивая узел на повязке, спросил Лагер.

– Что выдают, то и курю. Сигареты называются «Товарищ», – котив покрутил в руках измятую пустую пачку белого цвета и с изображением некой солдатской физиономии в профиль. – Гадость конечно-же редкая, но курить можно, только вот если не затягиваться часто, то тухнет собака. Порой мне кажется, что там и табака-то нет. Так солому напихают, смолами пропитают и в бумагу завернут. Но когда хочется курить, и солому выкуришь.

Лагер закончил с повязкой и просунул руку во внутренний карман кителя, пошарив в нём и нащупав твёрдые, картонные углы, улыбнулся и достал почти полную пачку сигарет «Монарх», довольно дорогих даже для офицера. Котив удивлённо рассматривал переливающийся на лунном свете рисунок короны, выполненный золотистой бумагой и, затушив об автомат окурок, спросил.

– Хорошие поди?

– Очень, мягкие и приятные. Будишь?

– Спрашиваешь, тоже. Конечно, буду, не то прям сейчас тебя пристрелю и отберу.

Лагер улыбнулся. Его поразила какая-то лёгкость и спокойствие овладела его душой, ему было теперь всё равно, что будет дальше, но жить почему-то хотелось вновь. Вынув из пачки одну сигарету, он прикурил и крепко затянулся, его тут же пробил кашель. Капитан вновь затянулся и бросил пачку с оставшимися сигаретами котиву. Тот жадно выхватил белоснежный цилиндрик и, сжав его узкими, разбитыми губами сладко вдохнул табачного дыма.

– Как звать тебя? Фавиец? – выдохнув облако синеватого дыма, обратился он к капитану. – А то сидим тут с тобой, болтаем, а имён не знаем.

– Я капитан Хва Лагер, командующий третей роты, которая погибла.

– Очень приятно, А я Чак Зит. Когда-то тоже был капитаном, да вот не сложилось.

– Спасибо тебе, Чак Зит.

– Ну наконец-то дождался! На здоровье!

– И что дальше Чак Зит? Так и будим сидеть с тобой курить и ждать смерти?

– Я не знаю, что дальше, либо ваши придут, либо наши. Придут ваши, меня пристрелят или в плен возьмут, придут наши, тебя пристрелят либо отправят в концлагерь, короче не знаю, но скорей всего наши, они уже заняли Батор, а ваши драпают на запад.

– С чего ты взял, что наши убегают?