Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

картонную коробку с запасами, вынул из неё плитку шоколада. Было тихо и спокойно, Лагер сидел за столом, маленькими глотками попивая, как ему казалось очень вкусный чай, прикусывая шоколадными дольками. В воздухе висел кислый аромат сырого бетона, перемешанный с запахами трав и сладостей. Вскоре, атмосферу комнаты разбавил резкий табачный аромат, синий дым струился от сигареты к потолку, капитан глубоко затягивался и испускал изо рта серые, табачные кольца дыма. Где-то за бункером, среди грязи и снега, под ударами ледяного ветра, плёлся старик Ревча, близкий и такой непонятный для фавийца человек. Хва не желал ему зла, но презирал его трусость и убеждения, ведь нет для патриота ничего важнее защиты страны. Но зато теперь в его голове всё сходилось, гетерцы трусливый и никчёмный народ, не способный защитить сам себя, эта мысль утвердилась в нём окончательно. Более того, даже муринцев он уважал больше, чем тех, кого прибыл защищать. Ночь сменилась утром, солнце выбралось из заснеженных холмов, а капитан крепко уснул, сидя за столом, с дымящей сигаретой в руке.

Так и жил «комбун» со своими бойцами, в постоянном напряжении и ожидании. Прошло три дня с той ночи, как Ревча покинул капитана, дни выдались стабильно тяжёлыми. Почти каждый день по бункеру стреляли, с разной интенсивностью, но регулярно. Муринские лёгкие пушки лишь слегка тревожили обитателей бетонной крепости, держа их в боевой готовности, но Лагер строго настрого запретил открывать ответный огонь. Пару раз над лесом кружили гетерские самолёты, они беспощадно выжигали вековые деревья, зажигательными бомбами, но на второй день, стая муринских истребителей неожиданно налетели на вражеские самолёты, опрокинув большую их часть на землю. С тех пор над лесом господствовали лишь котивы.

На третий день Лагер был неприятно удивлён, когда растерянный связист доложился о пропавшей связи, штаб не выходил на связь уже более трёх часов, хотя отзванивались в каждый бункер через час. Видимо вражеские диверсанты перерезали кабель, отправленные для разведки и ремонта, пятеро разведчиков не вернулись. Вечером, Лагер лично видел как над бункером, мерцая в лучах заходящего солнца, пронеслись толстопузые бомбардировщики муринцев. Их было около двух десятков, сопровождали их десяток истребителей. Некоторое время спустя они вернулись обратно, уже подтрёпанные и без трёх самолётов. После захода солнца, бункер вновь обстреляли, в этот раз вперемешку с лёгкими снарядами, прилетели и отравляющие бомбы, несколько из них, проскочив сквозь амбразуры, влетели в пушечный отдел укрытия. Лагер был в тот момент у орудия и, увидев цилиндрический, шумящий и дымящий снаряд, не задумываясь, схватил его и швырнул на улицу. Раскалённый металл обжёг его руку. Пытаясь не обращать внимание на ожёг, Хва продолжил обходить позиции и даже проверил траншеи у бункера, в которых занимала позицию, гетерская пехотная рота, прибывшая с утра в подмогу капитану. Но вскоре рука заныла и он зашёл в медпункт и, выслушав наставления седовласого хирурга, пришёл к санитарке на перевязку.

Юная девушка, лет двадцати, с большими, зелёными глазами, на круглом лице и пышными губами, накрашенными яркой помадой, улыбчиво поглядывала на капитана. Из-под белого халата, выступали её красивые женские формы, на плече лежала коса светлых волос. Лагер не без удовольствия наблюдал как её нежные, кремовые ручки управляются с мазями и бинтами. Видимо она была ещё студенткой, гетерские университеты отдали на нужды фронта всех своих учеников, в медиках была особая нужда.

– Что ж вы капитан забыли в наших не весёлых краях? – медленно шевеля пухлыми губами, молвила девчонка, кокетливо смотря на Лагера.

– Тоже, что и вы.

– Я? У меня и выбора-то не было. А вы сами сюда пришли. Вы же с добровольческого корпуса генерала Пфлюка.

– Я – патриот своей страны, и к тому же, я фавийский офицер! Это обязывает меня быть на передовых рубежах защиты родины. Мы здесь, потому, что если враг не остановиться здесь, то он пройдёт маршем и до Фавии. А там моя семья. Я не хочу видеть муринцев у себя дома.

– Вы женаты? – широко улыбнувшись, спросила санитарка, будто не слыша ничего другого.

– Да, уже почти как десять лет.

– Вот досада, вечно вех перспективных разбирают заранее. Поди майором скоро станете.

– Если бункер отстою.

– Отстоите, вы фавийцы прыткие парни и не на такое способны, – проговорила она и улыбнулась краем губ.

– У меня сотня холостых бойцов найдётся, выбирайте какого захотите, высокого или низкого, худого или толстого. Выбор большой. Только вот моё сердце уже давно занято. – В голове Лагера возник образ любимой жены и его губы расплылись в улыбке.

– А стресс не хотите снять, пока ваша жена далеко?

Хва сначала растерялся, он понял толстые намёки и, одёрнув уже перевязанную руку из ладоней санитарки тихо, но твёрдо сказал.

– Здесь бункер, а не бордель. Думайте своей головой, когда предлагаете такого рода вещи, тем более офицерам.

Улыбка мигом пропала с девичьих губ, она опустила свои зелёные глаза в пол и, развернувшись, молча ушла. Лагер проводил её взглядом, после чего решил, если узнает о том, что кто-то из его бойцов пользовался «дополнительными» услугами санитарки, то лично даст тому кулаком в морду. Но подымаясь по лестнице его пыл, чуть остыл, и ему стало казаться, что в условиях постоянного стресса и отсутствия женской ласки, солдат может воспользоваться услугами такого рода, но не на линии фронта. Его размышления о допустимости секса на войне прервал оглушительный взрыв, взрыв невиданной мощи, который перемолол бетонные стены и раскидал защитников по сторонам. Лагер, отброшенный волной из пыли и бетонных крошек, кубарем покатился вниз по лестнице и, ударившись о ступеньку затылком, мигом потерял сознание.

Это была бронебойная авиабомба, сброшенная с самолёта, с невиданной точностью она впилась своим стальным носом в бетонную плоть бункера. Пробив перекрытия левой части укрытия, она с неимоверной мощью разорвалась на части, буквально растерзав внутренности железобетонной крепости.

Лагер в бессознательном бреду видел родной дом, тихий накрытый туманным одеялом пруд, покрытый кувшинками. В этом сне было всё, что он любил, светловолосая жена, озорной, худой и длинный, как его отец, сын, лодка, тишина и свежесть природы. Он, улыбчивый и весёлый, со связкой самодельных удочек в одной руке и садком в другой. Любимая с полной корзиной бутербродов и термосом чая, сын же с банкой, в которой, вертясь и переплетаясь в клубок, обитали дождевые черви. И будто наяву он чувствовал этот запах: смесь тины, мокрой травы и утреннего тумана, запах родной и близкий ему с детства, кругом наперебой расквакались лягушки и тихо, звеня хрустальным голоском, распелась некая птица. Хва не отрываясь,