Коммунисты - Луи Арагон

и офицеры административно-хозяйственной части. Вот так хозяева! Смех один! Их помещают в казармы на краю города. Говорят, все они из Парижа или из красного пояса, так что, сами понимаете, надо было поскорей прибрать их к рукам, нечего им болтаться зря. В парке соседнего имения расположились саперы. Одна рота инженерных войск под началом вояки, который мнит себя самим Лиотэ[135] и на каждом углу устраивает учения. К счастью, большинство мобилизованных еще в штатском, не то пришлось бы отвечать на приветствия всему этому сброду! Да еще Т. Р. П. Что это означает? Территориальный рабочий полк… Как вам понравится такая воинская часть?

Арман еще плохо различает своих соседей по столу. Есть среди них лейтенант, бывший кавалерист, который только и говорит, что о кино… По фамилии как будто Лурмель, если я не ослышался. Да и как всех упомнишь, ведь с каждым поездом на обеденном столе появляется новый прибор. И неизвестно, долго ли они пробудут вместе. Не прошло и двух дней, как штабы стали перетасовывать лейтенантов и капитанов, как будто карты с самого начала были сданы неправильно. Полковник должен прибыть только на шестой день мобилизации, значит, есть еще время повольничать. За столом у тебя каждый раз новый сосед, точно играешь в «свои соседи». Арман поселился недалеко от казармы, на площади, окаймленной деревьями, над рестораном, в мансарде, выходящей в темный коридор. За стеной живет обозник, который водит к себе девиц, до утра глаз не сомкнешь. Внизу помещается штаб — два полковника, которые до поздней ночи громко спорят: один хочет вторгнуться в Италию, другой разрабатывает план обходного движения через Индию. К себе можно попасть только через комнату, где они сидят, потягивая арманьяк. Им это мешает; когда проходишь, они умолкают. Козыряешь одному… козыряешь другому… господин полковник… господин полковник… Потом, на темной крутой лесенке снова слышишь: я вам говорю, как только мы будем на Бреннере…

В первый же день у Армана в его отсутствие все перерыли. Примем к сведению.

Разумеется, здесь уже известно, кто он. Даже врач в чине лейтенанта, который скоро выступает с артиллерийской частью, а пока обедает в соседней столовой, сразу пристал к нему: — Вы Барбентан из «Юманите»? А я из «Аксьон франсез», но в сущности мне легче договориться с вами, чем с социалистами… — Ах, вот что, с социалистами! Он думает — этим все сказано. Высокий, чуть сутулый, желтый как лимон, с испанскими глазами. Неглупый. Любит музыку и — вот так совпадение! — как и Арман, не выносит Грига… и оба считают, что Деода де Северака недооценивают. Когда Арман был еще женат, он постоянно пропадал на концертах. Что же он собой представляет, этот «королевский молодчик»? Фашист… но когда с человеком разговариваешь, он какой-то своей стороной всегда кажется приемлемым, и если вглядеться в глаза убийцы, то и в них видишь уже только человеческое. Оказалось, что врач читал статьи Барбентана и находит в них некоторое изящество стиля. В обычные времена, сказал он, я каждое утро за завтраком просматриваю «Юманите» и «Аксьон франсез»… Что там ни говорите, а у Леона Додэ язык хорошо подвешен! А для вас смерть Вайяна-Кутюрье большая потеря… Вы уверены, что он умер своей смертью? Будь во Франции король, такой человек нашел бы место получше, чем у вас… Поверьте, я знаю, что говорю… Что он знает? Он любит парадоксы, любит щегольнуть широтой взглядов. Теперь он приуныл. Война нагнала на него хандру: у него только-только наладилась практика. Скажите, а вы верите, что Французы стали крепче, верите в футбол и ультрасовременное вооружение? В тридцать седьмом году я был в Германии и должен вам сказать… Кстати, не мешало бы вам быть поосторожней: здесь, куда ни плюнь — шпик… — Спасибо, доктор, я имел уже случай убедиться…

Дверь его мансарды то и дело открывают, будто по ошибке, какие-то люди. Арман кричит строгим голосом: «Занято!» Как бы в его отсутствие ему чего-нибудь не подкинули.

Вот и попал в эту нелепую жизнь, с ее порядками, условностями, маскарадом… у него все время перед глазами та война, двадцать лет назад. Удивительно, как далеко уже улица Монмартр, редакция «Юманите», ежедневные летучки в пять часов, бистро на улице Виктуар, где он обычно обедал; вечером забегает из палаты Пери[136]: ну, что нового? Женщина, разрезанная на куски… Эпсомское дерби! Очень интересно… Эпсомское дерби, — очень, очень интересно!.. А поздно ночью — возвращение в Витри; если упустишь последний автобус, тогда от Шателе на маршрутном такси… ярко освещенное кафе на Севастопольском бульваре, у входа решетчатые ящики с фруктами. Там он дожидался, пока шофер соблаговолит тронуться: через пять минут должен подойти еще один пассажир… Арман подымает глаза и видит, как вертится на потолке вентилятор… На цинковой стойке солонка, крутые яйца… Такси, на котором ездил Сампа[137], всегда отправлялось первым.

Куломье — здесь в кучу свалены человеческие существования… какой-то злой озорник ткнул ногой в муравейник, и муравьи вылезли на свет божий, ползут, сталкиваются между собой, сталкиваются те муравьи, которым это совсем не положено, муравьи всяких пород: крупные, злые, маленькие, черные, рыжие, отощавшие, облезлые, все мечутся, все пытаются восстановить какой-то порядок… — Давайте, Барбентан, сыграем в бридж! Вы играете «с ограничением»? — Мир поделен между двумя видами муравьев: одни играют «с ограничением», другие — без.

А что они говорят! И говорят искренно. Вот эта их искренность и есть самое страшное. Они очень убежденно говорят такие вещи, которые как будто можно говорить только против убеждения. Они, со своей стороны, верно, думают то же самое про других. Разговоры их настолько сумбурны, что для того, чтобы добраться до сути, надо бы по каждому поводу начинать все с азов. Следить за разговором в Куломье — сизифов труд, если делать это добросовестно. Случается, что чувство юмора берет верх, и ничего не можешь с собой поделать. Не отвечаешь им серьезно. Им надо бы заново учить историю Франции. Сен-Марс, например, в их глазах не заговорщик, а жертва… они читали Виньи. А уж восемьдесят девятый год и дальше! Они за Дюмурье и против Робеспьера… попробуйте им сказать, что генерал Дюмурье был предатель: генералы не бывают предателями! А Тьер, оказывается, патриот, спасший Париж в семьдесят первом году от черни, от поджигательниц. Вразумить их немыслимо. Дело Дрейфуса… это тема запретная, но в одном они твердо убеждены: Эстергази и Анри неповинны… Ну, как можно после этого договориться по злободневным