Коммунисты - Луи Арагон

Патриса Орфила… их разговор всего несколько дней назад. Арман сразу вспылил, а в «Юманите» ему сказали: ты не прав, такой уж он человек, но это еще не значит… Ну вот теперь они убедились… Не слишком ли с такими типами сейчас церемонятся? Не требуют, как прежде, в трудные для партии времена, окончательного разрыва со своей средой; и результаты налицо. Сколько Вайян ни твердил Барбентану: «Ну что ты пристал со своей семьей? Я же о своей семье не думаю! Это дело прошлое…»

Да, его, Вайяна, это не угнетало. Когда он появлялся, например, у стены Коммунаров, все его сразу узнавали, кричали: — Поль! Да здравствует Вайян! — жали руку, обнимали: он был свой, плоть от плоти… Себя не переделаешь. Жизнь в тени, хлеб насущный, заработанный тяжким трудом, даже тюрьма во времена рурских событий…и все же Арман чувствовал себя в долгу перед товарищами — за свое детство, за родных, хотя он и порвал с ними. Иногда он считал, что из-за этого самоуничижения он приносит партии меньше пользы, чем мог бы. Человек, вышедший из народа, ни о чем таком и не думает; пробиваясь вперед, он чувствует, что прокладывает путь всему своему классу. Поэтому его энергия целиком направлена против классового врага, ни капли ее не приходится тратить на борьбу с самим собой. А у такого человека, как Арман, часть энергии всегда обращена против чего-то в нем самом, чего-то подсознательно еще живущего в нем, чего-то, что он ненавидит или боится, что недостаточно ненавидит…

Странно… Неужели это потому, что он снова надел военный мундир? Когда Арман Барбентан поднимает голову от книги в полутемном купе… в третьем классе окошки узенькие… а снаружи солнце, жара… ему кажется, что он попал в какой-то чуждый мир, что у него нет общего языка с теми, что сидят здесь, в вагоне. Странно, ведь он привык говорить со всякими людьми в любой обстановке. Как журналист и партийный работник. Но когда тебе нужно узнать прошлое человека, которого подозревают в убийстве, и ты расспрашиваешь соседей… или когда приезжаешь куда-нибудь перед выборами, чтобы на месте дать бой кандидату, который, например, голосовал против пенсии по старости… тут у тебя есть основа для разговора, ты точно знаешь, о чем спрашивать, знаешь, каких от тебя ждут ответов… Здесь дело другое. А может быть, теперь, когда все сместилось, мы вдруг столкнулись со многим, о чем забывали, очутились лицом к лицу с людьми, которых раньше не приходилось встречать, так что в конце концов мы даже привыкли считать, что все думают по-нашему, все… А потом вдруг оказывается наоборот: исключение — ты, и всю работу надо начинать сызнова, то, что нам кажется совершенно ясным, — для многих еще жупел[130].

О чем разговаривают в вагоне? Все взволнованы, поглядывают друг на друга искоса. Куда едет этот? А тот куда? И кто он такой? Так что же, значит, в одну часть едем… И все-таки все говорили о возвращении домой. Неужели и вправду будет война? О чем бы ни зашел разговор, он всегда опасливо обрывался, как только дело доходило до политики. А о чем прикажете разговаривать, если не касаться политики? Сдержанность тут проявляют не все одинаково. Одни мнения считаются политикой, другие, может быть, несколько наивно, политикой не называют… Как-никак, пассажиров в вагоне никто нарочно не подбирал. Должен же быть среди них хоть один рабочий… или хотя бы… Странно. Видимо, народ не так-то легко встретить, если не идешь прямо к нему. Армана не оставляет мысль, что если бы вагон, любой вагон, был полон его единомышленников… тогда не было бы войны, не было бы того, что есть.

Быть может, через несколько дней между этими людьми наладятся свои разговоры, соответствующие их новому положению. Сейчас они боятся и слово проронить. А что им скрывать? Должно быть, теперь никто не знает, что дозволено, а что нет. Только один какой-то крикун из Гавра не унимается, уверяет всех, что он исправный налогоплательщик. Кто он? Мелкий лавочник? По всей видимости, читает «Гренгуар»[131]. Два-три раза он произнес слово «еврей» и покосился на Армана. Конечно, потому, что Арман брюнет, волосы у него курчавые, а забежать в парикмахерскую он не успел. Пока жена от него не ушла, они всегда из-за этого ссорились. Арман вовсе не против того, что его принимают еврея. Это дает ему иногда основание кое на кого напуститься. Но сейчас не стоит связываться — здесь не место. Арману вспоминается Кашен… когда они прощались, Марсель взял его руку в свои: «Без глупостей, Арман, обещаете? Будьте осторожны, дорогой!» В «Юманите» его знают, успели узнать за десять лет, а Кашен его знает особенно хорошо…

Арман снова уткнулся в книгу. Не часто бывает у него время читать романы. Он взял с собой «Человек-зверь»; видел в кино, а читать не читал, не удосужился. Удивительно, каким теперь Золя кажется далеким. А ведь Арман очень любил Золя. Но «Человек-зверь» — сейчас, когда ты мобилизован, когда полиция закрыла газету, когда встает столько вопросов, а будущее черно, как туча… Проклятие, тяготеющее над Лантье, наследственность… какое это сейчас имеет значение для него, для Барбентана тоже, хотя часто он думал, что его внезапные вспышки гнева — это отголоски прежних жизней… Ночь… Сериан… шаги за спиной… Какие дикие бывают мысли! Вероятно, тут некоторую роль играют и книги. Какая наследственность заложена в Армане, не перетянет ли она то, что он сам сделал из своей жизни? Он сам — и партия… Что общего между ним, взрослым мужчиной, и младенцем, которого Филипп Барбентан зарегистрировал в 1896 году в мэрии захолустного провансальского городка и которого мать, Эстер Барбентан, урожденная Ринальди, прочила в священнослужители.

Что он там болтает, этот парень из Гавра? Рыжий детина, дышит ртом, верно, у него миндалины не в порядке, заладил одно: жалуется, что с тридцать шестого года жить стало невмоготу… Слушая его бестолковые жалобы, Арману хочется вмешаться в разговор. Нет, лучше не надо. Тут на ходу ничего не исправишь. В данную минуту он, Барбентан, не сотрудник «Юманите», комментировавший на днях в своей газете германо-советский пакт, — а лейтенант Барбентан, следующий к месту назначения в Куломье, где о нем, вероятно, уже имеются сведения. Впрочем, это сразу будет видно…

Чего только люди не говорят! Ведь этот парень сам не далеко ушел от народа, во всяком случае не очень далеко… будь он чуточку поумней, будь у него хоть на грош