Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

class="p1">Разгоряченную от воспоминаний о нашем поцелуе, который до сих пор горит у меня на губах, как бы я ни старалась притвориться, что этого не было.

Я сказала ему, что это было «действие», и это правда. Все началось как невинная игра.

Но мы оба знаем, что он стал намного бо́льшим.

У него выросли крылья.

И единственный способ не дать им набрать опасную высоту – это подрезать их.

– Джун Острюн, моя дорогая дочка, – говорит папа, выходя из кухни в испачканном краской комбинезоне и с опилками в волосах. – Хочешь помочь своему старику с этими шкафами?

Я отхожу от двери, бросаю шляпу в коридоре и выскальзываю из сланцев.

– У тебя заканчиваются годные рифмы, папа. – Я сквозь слезы заставляю себя улыбнуться, несмотря на мое недовольство тем, что отец рассказал Бранту о моих страданиях. Я не могу винить его за то, что он переживает.

Сейчас я не могу винить его ни в чем.

– Глупости, – говорит он, почесывая щетину, на которой тут же остается след белой краски. – У меня их целый арсенал, просто они в ожидании замечательного дебюта.

– У тебя они все записаны в табличке на ноутбуке, да?

Он подмигивает:

– Не-а. Они припрятаны вместе с моей коллекцией удивительных тапочек с животными, которые руки чешутся продемонстрировать.

Я впервые искренне улыбаюсь за последние два месяца.

Два месяца.

Последний раз я по-настоящему улыбалась на выпускном, когда, поймав взгляд Бранта, я помахала ему рукой и мое лицо искренне засияло.

А потом все разбилось вдребезги, началось с поцелуя и закончилось похоронами.

Папа улыбается мне в ответ, его простодушная улыбка омрачается следами грусти, как будто он только что вспомнил, что Тео больше нет и что улыбка больше нам недоступна.

Я вздрагиваю, когда из кармана шорт доносится звон телефона. Бросив на папу извиняющийся взгляд, я вытаскиваю его и поднимаюсь по лестнице в свою спальню. Это Селеста звонит мне по видеосвязи.

Я сбрасываю звонок.

Селеста уезжает в Нью-Йорк на этой неделе. Она будет жить со своей тетей, пытаться начать танцевальную карьеру. Она хочет быть в подтанцовке у артистов и музыкантов.

Мои собственные ноги «чешутся» от желания отбивать ритм танца и кружиться, но я прогоняю это чувство.

Я больше не уверена, что хочу танцевать. Танцевать – значит цвести, выходить в мир, а я уже не та девушка. Я лишь ее жалкое подобие, бледная тень.

Я дышу только за счет ингалятора и мужчины, с которым перешла точку невозврата. Без этих вещей я бы превратилась в ничто.

Рухнув на незаправленную кровать, я беру Агги и притягиваю его к груди. К горлу подступают слезы, опускается тишина – от улыбки и след простыл.

Я думаю о Тео. Думаю о том, как бы он отреагировал, узнав, что я поцеловала нашего любимого брата. И не просто невинно чмокнула, а целовала его, прижимаясь бедрами, пока в голове бушевали порочные мысли, а внизу живота тлели искры пламени.

Потом я чуть не поцеловала его снова, в прошлом месяце, перед тем, как он переехал.

Я забралась в его постель, беззащитная и отчаянно нуждающаяся в поддержке, утешении. Любого толка.

Мое сердце колотилось в смятении.

Мои руки блуждали в безрассудстве.

В груди ныло от… чего-то.

Когда он схватил меня за волосы и притянул так близко, что мои губы оказались в миллиметрах от его губ, почему я не поцеловала его? Почему я замерла?

Потому что другая потребность взяла надо мной верх – потребность заменить зияющую дыру в моем сердце.

Я уже потеряла Тео. Если бы я снова поцеловала Бранта, пути назад бы уже не было. Уже невозможно было бы остановить несущийся поезд и сделать вид, что между нами не вспыхнула ужасная, запретная искра.

Я потеряла бы и его.

У меня не осталось бы ни одного брата.

Я окидываю взглядом неубранную спальню и тяжело прерывисто вздыхаю, останавливая взгляд на картине, висящей в раме на стене над моим комодом.

Тео выбрал ее для меня на блошином рынке два года назад, когда присматривал мебель вместе с Брантом и Вероникой. Это абстрактная картина: на ней изображены синие птицы с разноцветными, как радуга, крыльями; они взмывают в небо, состоящее из забавных облачков.

Он сказал, что она напоминает ему обо мне.

Парящая синяя птица, рожденная для больших высот.

Прежде чем я уехала на выпускной в ту ужасную ночь, Тео сказал мне на патио, что будет болеть за меня на протяжении всего моего пути к вершинам.

Но его здесь нет. Я потеряла одного из своих верных защитников, а другого оттолкнула поцелуем, которого никогда не должно было быть.

Поцелуй, у которого выросли крылья.

На кровати рядом со мной вибрирует телефон, и я тянусь, ожидая увидеть возмущенное сообщение от Селесты. Она пыталась убедить меня тоже поехать в Нью-Йорк, жить вместе с ней и ее тетей, параллельно воплощая наши танцевальные мечты.

Вот только мои мечты умерли в тот день, когда умер Тео.

И если я оставлю Бранта, погибнут не только мои желания и цели.

Но когда я просматриваю уведомления, у меня внутри все сжимается: на экране мелькает другое имя. Это сообщение от Бранта.

У меня пересыхает во рту.

Брант: Я знаю, что ты не в порядке. Я знаю, что ты лгала, и понял я это потому, что знаю тебя, как никто другой в этом мире. У тебя все чувства на лице написаны, Джунбаг, и я вижу, что сердце твое разбито. Мое тоже. Из-за Тео, из-за того, что оставил тебя, и из-за того, что произошло между нами на выпускном. Возможно, все и началось с «действия», но на этом все не закончилось. Мы оба это знаем, мы оба ответственны за то, что позволили этому набрать силу, и мы оба думали о том, чтобы повторить это вновь.

У меня перехватывает дыхание, когда приходит еще одно сообщение.

Брант: Я знаю, что ты напугана и растеряна, но не нужно. Этого больше не повторится. Я не буду рисковать. Я не хочу потерять самое важное в моей жизни из-за минутной слабости. Опрометчивый шаг, который сейчас можно отложить в дальний угол к разряду ошибок в суждениях. Это был всего лишь всплеск. Мы все те же люди. Я все тот же Брант, а ты все та же Джун.

По щекам текут слезы, в памяти всплывает та ночь, когда я сказала ему эти самые слова, забравшись в его кровать и отчаянно желая, чтобы он прогнал