Одесситки - Ольга Приходченко

— Девочки, я его помню ещё молодым, до войны, он такой красавец был.

Он и сейчас ещё интересный мужчина. А эта проблядь подсуетилась и забеременела. Порядочный он мужик, развёлся, женился.

— Что же тут порядочного, законную жену бросил, она с ним всю войну в госпитале прослужила, да не где-нибудь, а на передовой. Елена Семёновна до сих пор с ней дружит, а туда, в этот «Содом и Гоморру» не ходит ни сама, ни Фёдор Павлович. Элеонора же сына ему родила.

— От кого, это тоже ещё вопрос.

— Ой, бабы, ну и злые вы.

— А что злые, его дети такие красивые, а внуки — загляденье. А от этой лахудры — не пойми чего. Возомнила, что он у неё вундеркинд растёт, и носится с ним, и с этой скрипочкой, как с писаной торбой. Всю консерваторию и школу Столярского поит-кормит, они и поют ей дифирамбы. Второго Ойстраха мечтает вырастить, совсем помешалась.

И продолжали вспоминать профессора, каким тот был ещё до войны, как все были в него влюблены, наверное, им как-то обидно за этого профессора. На мясо-контрольной всем косточки перемывали, как только за клиенткой дверь закроется, так и начинается. И откуда только они всё обо всех знали.

Как только «Раз, два» уйдёт куда-нибудь, так и начинается трёп. Иногда бывает интересно, а в основном одно и то же, противно до тошноты. Одна её мама всегда помалкивала, некогда ей было лясы точить — работы невпроворот и самой тяжелой. Все тётки здоровенные, толстые, особенно зимой, понадевают на себя тряпок — мёрзнут. Конечно, сидят на одном месте, всё время жрут да чаи гоняют. А её мама такая маленькая, худенькая, и от работы ей жарко. Сотрудникам даже лень ноги приподнять, когда мама пол под их стулом протирает. Да и в четыре часа дня уходят, отоварившись, домой, остаются только дежурный врач и мама.

Маму жалко, она каждый день встаёт в четыре утра, с первым трамваем уезжает, а если опаздывает, идёт пешком. И возвращается, когда совсем темно. Поест суп, умоется и ложится спать. Только в понедельник у неё выходной, но и в этот день она всегда стирает. Кто больше всех работает, тот меньше всех получает денег. Мама говорит, что раз её жизнь не получилась, она должна всё сделать, чтобы нам с Алкой получить высшее образование. Сестра уже его получает, а ей ещё мантулить в школе столько лет.

Интересно, что это за тетка с мамой в подвале разговаривала? С улицы девочка не разглядела её лицо. Почему она спросила: «Это Соцкого дочь?»

Какого ещё Соцкого, как не любила она, когда во дворе её Социхой обзывали. У неё совершенно другая фамилия. Но эта гнусная старуха Орлова всё время шипит своим беззубым ртом: «Пся кревь, пся кревь», — сама она старая собака и пугает девочку, мол, по ней, Социхе, Соловки плачут, придёт день, и всех вас отправят. На Коганке у всех прозвища есть, у сестры Алки — «спичка», так она хоть худющая до ужаса, у её подружки Майки — «Рында», тоже с чем-то, наверное, связано. У всех прозвища как прозвища, только ей уж очень обидно быть «Социхой» и страшно, вдруг действительно отравят на Соловки.

Анна продолжала сидеть в подвале, не в силах подняться. Сколько лет себя помнила, всё время боялась. Мать никогда не рассказывала ей об её отце, настоящем отце, первом мамином муже. Так, обрывки разговоров, догадки. Кто он был и кем? Всё это осталось в том времени, до революции. А уже после нее, в 25-м, она вышла замуж за моряка и началась новая жизнь, родился брат Лёнька, хорошенький, как девочка. И новый папа заботился о ней, как о собственной дочери. Жили бедно, но весело, дружно. Отца все уважали — и герой войны, и коммунист, работал в порту, и она после семилетки пошла в порт работать. Там было интересно, грузились суда из разных стран. Загоревшие моряки улыбались молоденьким девушкам — учётчицам, угощали конфетами, делали комплименты.

Что осуждать эту Надежду? У каждой девушки есть первая любовь. У одних она счастливая, на всю жизнь, у других такая, как у этой Надежды из магазина. И у неё была, она приложила руку к сердцу. Господи, как давно это было, а помнит всё, как будто бы это было только вчера.

ДЖОВАННИ

Анна торопилась на работу в порт. Опаздывала. Вторые сутки лил дождь, на море штормило. Накануне за смену промокла до нитки, работая на верхней палубе. Вот уж второй год она работала учётчицей. Как исполнилось шестнадцать, так с отцом в порт подалась. Утром туда, вечером в школу. За ночь её единственные туфли не просохли, пришлось надеть эти деревяшки. Ноги, хоть и в носках, но в момент стали мокрыми и скользили по деревянной колодке. Того и гляди слетят с ног. Вроде тучи разгуливаются, временами даже солнышко проглядывает, может, распогодится. А то из-за сильной волны «итальянца» вчера не догрузили. Как ни укрывали мешки с зерном, ничего не получалось, дождь есть дождь, с ним не поспоришь. Грузчики злые, поговаривают, что голодают повсюду, а здесь в порту зерна завались. Всё грузим и грузим, а конца и края не видать.

Что сами-то жрать зимой будем? Уже сейчас всё по карточкам, за хлебом очереди, когда такое осенью было? Мать с отцом тоже шепчутся, говорят о надвигающемся голоде. Она слышала, как отец ответил: «Ну, нас море как-нибудь прокормит, а как село выживет? У них всё забирают. Мои парни вернулись с обозами, такое рассказывают, не поверишь. За колосок детей сажают. Явно подлецы Советской власти навредить хотят, что-то затевают». — «Пава, только ты уж помалкивай, дай мне слово». Больше Анька ничего не слышала — уснула.

Молодой помощник капитана Джованни с утра заступил на вахту. Вторые сутки не могут закончить погрузку зерна, всего ничего осталось, погода не даёт. Наконец солнышко показалось, он снял с себя дождевик, отряхнул его и мельком бросил взгляд вниз на причал. Две девчонки-учётчицы болтали между собой, посматривая на него, как бы невзначай. Джованни поднёс бинокль к глазам: н-да, посматривают в его сторону. Та, которая только что сошла по трапу, вероятно, уже смену свою отработала: сидела под навесом, лузгая семечки и не сплёвывая очистки. Шелуха удивительным образом свисала у неё с нижней губы, так у них в Италии умеют есть семечки женщины сицилийской деревни.

Чему они радуются, эти девушки? Голодные, в старых тряпках, только в России женщины в порту работают, даже девчонки. Что они строят? Одни плакаты, когда их энтузиазм кончится? Наверное, когда последнее зерно отгрузят, идиоты. Хоть бы сегодня закончить, а там Неаполь и домой. Он хорошо в этом году заработал, в Одессе нужно на берег сходить, отовариться в местном «Торгсине». На Рождество здесь можно купить и золото, и антиквариат, на хлеб всё выменивают за бесценок. Дикий народ, без бога и царя в голове. За один день могут жениться и развестись, не то что у него на родине. Он тяжело вздохнул, ещё раз посмотрел на девушек. Родители давно его обручили, и как он ни тянет с женитьбой, а всё равно придётся. Закольцуют этой весной на Пасху, а то невеста совсем перезреет. Он опять посмотрел на девушек, а вторая посимпатичнее будет, ладненькая. Вот бумаги забрала, значит, к нему на пароход пожалует. Ну и вид у неё: кофта какая-то, юбка парусиновая и на ногах деревянные башмаки. А гордо как ступает, ей всё нипочём. Джованни улыбнулся, глядя, как девушка ловко, не держась за канат, поднимается к нему по трапу.

Пароход равномерно раскачивало, и он то отдалялся от пристани, то наваливался одним боком с такой силой, что трап подпрыгивал от ударов. В одну секунду учётчица взмахнула руками, потеряла равновесие и шлёпнулась в воду между судном и причалом. Джованни, не раздумывая, спрыгнул за ней. Одна мысль была у него на уме: только бы найти её в воде и не дать вынырнуть. А вот и она, барахтается наверх. Нет, нельзя, ко дну надо, там места больше и не раздавит в лепёшку в следующую волну. Тащить её нужно к носу судна. Сильная какая, пытается вырваться, плавает хорошо, только бы успеть к свету, свободной воде, подальше от судна. Девушка сопротивляться перестала, наконец он вынырнул, не выпустив из руки волосы девушки. Хлебнула, быстрее, надо успеть...

На причале толпился народ. В основном докеры — молодые мужчины, но никто из них не бросился в воду помочь итальянцу. Только руки с причала тянули, кинули спасательный круг, веревку. Помогли девчонку вытащить, потом один жлоб, не вынимая папиросу изо рта, помог и Джованни вылезти на пирс. Все хлопали итальянца по спине, лезли к нему с поцелуями, обдавая его мерзким запахом ртов и докерского пота. Девчонку обступили, она лежала неподвижно, парусиновая юбка задралась до талии, обнажив ровненькие стройные ножки, мокрые белые трусики просвечивались. Кофточка задралась вместе с ситцевой нижней рубашкой, обнажив маленькую грудь с острыми сосочками. Лицо начинало синеть. Джованни нагнулся, отдёрнул на ней юбку, повернул голову девушки набок. Потом засунул в рот ей свои пальцы. Ловким движением забросил её тело животом к себе на колено. Несколько раз сгибал неподвижное тело, пока изо рта не пошла вода, девушка вздрогнула, он посадил её у себя между ног, придавливая одной рукой живот, а второй наклоняя ее вперёд.