«Контрреволюционер» Сталин. По ту сторону марксизма-ленинизма - Сергей Николаевич Магнитов

святыми и пророками.

Далее проекты западной церкви и восточной разделились. Средневековый католический мир начал включать государства под единую эгиду римской церкви. Восточная церковь, наоборот, как бы ушла под кров государства. Это Бердяев позже назвал папацезаризмом (Рим) и цезарепапизмом (Византия). Римский проект кажется более правильным, более соответствующим духу христианства. Однако, вот беда. Римская церковь стремительно превращалась в нечто «государствоподобное». Католичество превращает Церковь в государство. Церковь, с присущей ей духовной жизнью, молитвами, отношением к Христу, святыми, становится в католичестве вторичной, потому что, на самом деле, подавляющий элемент в католичестве – это административная вертикаль, упирающаяся в Папу Римского, который объявлен вообще непогрешимым, когда он вещает с кафедры. Жёсткое каноническое право действует внутри католичества. Кстати, каноническое право католиков потом было взято за образец в значительной степени для светского цивильного права в государствах Европы.

В католичестве всё четко расписано, то есть, грубо говоря, если ты совершил такой-то грех, то тебе назначается такое-то наказание. В православии такого нет. За один и тот же грех разные священники могут разное наказание назначить разным людям. Духовник будет сам смотреть, как быть с конкретным человеком и с конкретной его ситуацией. То есть в православии нет четкого формально-логического подхода. Там есть много разных нюансов.

Опять же, юридические отношения, которые господствуют в католичестве, когда грех понимается как «нарушение закона, заповеди», то есть согрешил – это, значит, нарушил, преступил. Есть божественная заповедь. Ты её нарушил – значит, должен быть наказан. Это чисто юридический подход. А в православии грех понимается как болезнь – это органический подход. Из этого происходит совершенно другая онтология. Например, почему крестят младенцев? Потому что сознательность этого младенца абсолютно не важна. Когда вы точно так же таблетку даете маленькому ребенку, то при этом не говорите, что «пусть он вырастет, разберется в фармакологии и поймет, что для него эта таблетка вредна или полезна, потом сам выберет какую таблетку ему глотать или не глотать». Когда он болеет, вы берете и ему таблетку даете. Точно так же и в православии, чего малыша спрашивать, при чём здесь сознание или не сознание? Надо его просто окрестить, чтобы он был защищен от злых сил, от дьявола. Поэтому крестить нужно как можно скорее, как только он родился. Здесь совершенно другая органика, другая онтология.

Пока римская церковь превращалась в государствоподобную структуру, православное государство само становилось похожим на церковь. Фигура государя мало отличалась от фигуры главного жреца, само государство уже не имело никаких иных целей, кроме защиты и распространения православной веры, религиозные праздники стали государственными праздниками и т. д. Погибшая от турков Византия передал эстафету такого служения Русскому царству. А вот со времен Петра, упразднившего патриаршество, Российская империя перевела церковь в подчиненное себе положение, как если бы у государства были некие собственные цели, кроме религиозного спасения его граждан. Некое возвращение к византийской практике началось при Николае Первом и дальше шло весь XIX век вплоть до последнего Романова. Но и они, цари, которые называли себя хранителями и заступниками православной веры, не удосужились восстановить патриаршество.

В «Братьях Карамазовых» описан диспут о перспективах взаимоотношений церкви и государства, участниками которого стали монахи, Иван Карамазов и либерал Миусов. Поводом послужила статья Ивана Карамазова, в которой он утверждал, что «не церковь должна искать себе определенного места в государстве… а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь…». Один из участников диспута резюмирует: «То есть в двух словах, – упирая на каждое слово, проговорил опять отец Паисий, – по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. И если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве зато как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, – и это повсеместно в наше время в современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, чтоб не церковь перерождалась в государство как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы способиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди!» Слева же, перед чертой, рукой Сталина приписано красным карандашом «Ф.Д.».

Ведь в молодом советском государстве на этот момент церковь находилась в ещё более узком и тесном углу, чем в государствах европейских. Сталин не мог не видеть, что левый проект – здесь не просто солидарен с либеральным, а ещё даже и более радикален. Есть над чем задуматься! И мы видим, что с середины 30-х годов начнется то, что позже историки назовут «сталинским церковным ренессансом», во время которого церковь сначала выходит из угла, потом в ней восстанавливается патриаршество, а позже Сталин задумывается о превращении Москвы во всемирную столицу православия и начинает процесс работы с православными патриархами над этим, процесс, который он не успел завершить.

Или вот слова другого участника диспута, отца Паисия: «Не церковь обращается к государству, поймите это. То Рим и его мечта. То третие диаволово искушение! А напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле – что совершенно теперь противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет». Отец Паисий напоминает, что в Евангелии от Матфея есть место, где дьявол различными посулами искушает Христа. Наиболее сильное искушение состояло в том, чтобы стать всемирным владыкой, то есть государем в мировом государстве. Христос отверг это, но не отверг Рим с его «великим инквизитором».

Для Сталина такой проект слишком напоминал проект троцкистский, проект мировой революции, в которой социалистическая идея побеждает все государства. От этого проекта Сталин отказался уже до чтения Достоевского. Теперь же ему показывают, что ему есть альтернатива…

Чтобы мы не могли упрекнуть участников диспута в жонглировании словами (цазарепапизм-папоцезаризм), надо отметить, что различие между растворением церкви в государстве и государства в церкви видится довольно четко. В частности в вопросе наказания преступников. Государство со свойственным ему подходом – рубит с плеча, для него преступление – это преступление, которое требует наказания и всё тут. Это явно католический подход. Если же подходить к злу, как к болезни, как принято в православии, то преступника надо лечить и исправлять в конечном итоге до полного покаяния.

И здесь Сталин ни мог не сравнить своё государство с его репрессивной машиной с идеалом, который пропагандирует в