Дети города-героя - Ю. Бродицкая

бойцы, командиры. Повар в белом колпаке выбежал навстречу. Даже взвод на плацу нарушил равнение. Все глядели на нас.

— Ну, цирк!

— Откуда такие?

— Пополнение пришло!

— Теперь Гитлеру каюк…

— Взводный у вас больно сердитый…

Мы шли сквозь строй опустив головы. Даже Витька Некрасов и тот скис. Только Вера Никодимовна шагала глядя прямо перед собой и, казалось, не замечала ничего вокруг.

— Стой!

Остановились около бревенчатой баньки. Из трубы курился дымок. Распахнулась дверь, и на пороге появился усатый старшина в гимнастерке без пояса и босиком. Прищурясь, он оглядел нас:

— Здравствуйте, хлопчики!

Мы нестройно ответили.

— Будьте добреньки пройти за мной, хлопчики, — сказал старшина.

В тесном предбаннике пахло березовым веником и чистой доской.

— Скидавайте, скидавайте, хлопчики, не стесняйтесь…

Мы разделись и стояли переминаясь с ноги на ногу.

— Что ж вы, хлопчики, ёки-маки, в бане живете, а шпиёнов развели?

Это была правда. Мы действительно жили в бане, а наши воспитатели в предбаннике. Но разве мы виноваты, что единственным свободным домом, в котором нас могли поселить, оказалась старая баня?

И потом — печки в этой бане не было. Кто-то разобрал ее на кирпичи еще до нашего приезда.

Мы стояли потупясь. Ужасно глупое положение, когда стоишь голый, а тебе читают нотацию. В буквальном смысле спрятаться некуда.

— А теперь в мыльню, пожалуйста, — сказал старшина. — Воды немного, так что… Мочалки, мыло — все там.

Он вышел на улицу.

Славная была та баня! Дыхание сперло, глаза щипало от дыма, в котором мы друг друга еле видели, а голоса наши гудели, как в железной трубе. Мы хохотали, пели, орали, обливались водой и все-таки ухитрились помыться.

В предбаннике грудой была свалена наша одежда. От нее шел горячий больничный запах.

— Чуете? — сказал Ванька. — Дезинфекция…

С трудом мы разобрались, что чье. Кое-каких пуговиц не хватало. Иногда самых важных.

Я выскочил на улицу. На ступеньках сидел старшина и строгал палочку финским ножом.

— С легким паром, хлопчик, — сказал старшина.

— Спасибо!

Я завернул за угол и остановился как вкопанный. В лопухах у задней стены бани сидела Вера Никодимовна и тихо всхлипывала, прикрыв лицо ладонью. Я тихонько пошел обратно. Первый раз в жизни я видел, как учитель плачет.

Радоваться надо, а она плачет.

Концерт

По вечерам, укладываясь на койки, мы пели. У Ваньки был абсолютный слух — так считала Вера Никодимовна. Ванька запевал. Он терпеть не мог фальшивых нот, и мы старались вовсю.

Пели все подряд — и революционные, и военные песни, и русские народные, и про беспризорников — «блатные», как говорила Вера Никодимовна. Этих песен она не любила. Напоследок Ванька всегда пел свою любимую — «Там по Чуйскому тракту…» — песню про шофера Колю Снегирева и шофершу Раю, которую Коля полюбил.

«Раз из дальней поездки, из Чуя, — говорится в этой грустной песне, — возвращался наш Коля домой, форд зеленый с улыбкою Раи мимо Коли промчался стрелой…»

Десятки раз мы ее пели, но меня всегда пробирала дрожь, когда доходили вот до этого места: «Поворот, поравнялись машины, Коля Раю в лицо увидал, повернулся и крикнул он — Рая! — и на миг позабыл про штурвал…»

Вера Никодимовна не входила к нам, когда мы пели, а слушала из своего предбанника. Только если мы начинали что-нибудь забористое, Вера Никодимовна, не вставая с койки, стучала в дверь длинной клюкой, специально для этой цели припасенной.

В тот знаменательный вечер, как раз когда мы пели: «И однажды признался ей Коля, но суровая Рая была…», дверь отворилась и на цыпочках вошла Вера Никодимовна, а за ней — тоже на цыпочках — Рюмочка.

Мы замолчали, но Вера Никодимовна замахала руками — пойте, пойте! — и села на ближайшую койку.

Когда мы кончили петь, Вера Никодимовна сказала:

— Мальчики, мы должны подготовить концерт для тех красноармейцев.

— Мы не умеем, — буркнул Женька из-под одеяла.

— Умеете! Петь — умеете. Стихи читать — умеете. Даже сочинять пытаетесь. Танцевать, конечно, не умеете… Но это не беда. Танцевать будет Ирина Александровна.

— Что вы, что вы! — воскликнула Рюмочка. — Ни за что!

— Не может быть и речи, — сказала Вера Никодимовна. — Я помню, как ты плясала на выпускном. (Рюмочка до войны училась у Веры Никодимовны.)

— Это было так давно! Два года назад! Я все забыла…

— Такие вещи не забываются. Предлагайте еще, мальчики.

Всем очень понравилось, что Рюмочка будет танцевать. Ради одного этого стоило устроить концерт.

— Я придумал! — крикнул Витька. — Секретный номер!

— Какой? Какой?

Витька стоял на своем: секретный. Придет время — узнаем.

Кто-то взял листок бумаги, стал записывать программу. Первым записали: «Секретный номер Виктора Некрасова».

Я сказал:

— Давайте газету выпустим.

— Прекрасно, — обрадовалась Вера Никодимовна, — ты будешь редактором, а Женя пусть заголовок напишет. Он рисует хорошо.

— Красок нет, — снова буркнул Женька.

— Достанем краски, — пообещала Вера Никодимовна.

Концерт назначили на воскресенье. Оставалось четыре дня. Нас с Женькой освободили от работы, чтобы мы выпустили газету. Вера Никодимовна принесла откуда-то длинный кусок обоев и школьные краски, наклейные на картонную палитру.

Мы лежали на полу и выдумывали газету. Заметок, конечно, не было, но это меня не смущало, я к этому привык еще в четвертом классе, когда был редактором классной газеты. Заметки писать никто не любит. Прочесть — прочтут, а писать — нет.

Я написал передовую про то, как мы должны трудиться, чтобы приблизить победу над врагом. Потом я написал заметку про чистоту, как мы за нее боремся. Потом — фельетон…

Женька тоже времени не терял. Сверху нарисовал небо — наши самолеты сбивают фашистский. Внизу — огромный танк валит огромную ель. На танке звезда, чтоб понятно было чей. Справа и слева красные знамена. Под небом заголовок: «На боевом посту».

Я переписал заметки и увидел, что осталось много свободного места. Тогда я стал сочинять стихотворение. Я сочинял его долго. Начиналось оно так: «Бравый немец Петер Пшик собирался на блицкриг. Брал свой верный автомат, двадцать штук ручных гранат. „До свиданья, фрау Эмма! — он сказал своей жене. — Из России непременно платье я пришлю тебе“».

Пока я сочинял стихи, Женька на оставшемся куске обоев написал лозунг: «Слава Красной Армии!» На первые три буквы ушла вся красная краска, остальные Женька красил зеленой, желтой и синей.

Стихи Женьке понравились, и он нарисовал к ним смешные карикатуры. Особенно хорошо получился рисунок, где Петер Пшик в женском платье драпает от наших, а за ним гонится снаряд. В стихах это было описано так:

Вдруг один снаряд шальной,