Рифмовщик - Влад Стифин

от его предложений.

Постепенно он перестал писать ей стихи. Особенно после последнего стихотворения:

Когда последняя звезда

Погаснет с утренней зарею,

Она исчезнет навсегда,

Что звали мы тогда любовью.

Проходит всё — пройдет и это,

Как будто бы проходит лето,

И осень — грустная пора —

К зиме уходит со двора.

Оно ей совсем не понравилось. Когда он его прочитал, она сказала:

— Ты совсем разучился красиво рифмовать.

«Когда же это произошло?» — подумал он. Как он умудрился не заметить этого момента, этой точки невозврата, когда она перестала любить его? Может быть, тогда, после первого дня своей новой работы на новой должности? Может быть, тогда, когда поздно вечером она пришла, хотя и усталая, но очень важная, и он не сразу понял, что с ней произошло. Она объявила:

— Я теперь главный прокурор.

А он как-то, наверное, с ее точки зрения, не так как надо отреагировал, и она сухо добавила:

— У меня теперь много ответственной работы.

И приснился ему страшный сон: как он идет по главной аллее кладбища, а на могильных плитах сидят его старые друзья и укоризненно качают головами, не одобряют его поступки, а некоторые, уже умершие, злятся на него. Он идет, стараясь не обращать на них внимание. Ему и страшно, и странно. Он задает себе один и тот же вопрос: «Что они хотят от меня?» И не может понять: зачем он здесь?

Проснулся он поздно — она уже ушла. В столовой он нашел записку: «Вечером меня не жди — у нас мероприятие». В редакции его встретили настороженно — уже все знали, что у него неприятности. Последнюю публикацию о толерантности «наверху» не одобрили. Городское руководство было недовольно, а главное — недоволен был его покровитель.

Слухи, как мыши, разбежались по всем углам. Уже кто-то говорил, что ему надо собирать манатки, пока не поздно. Кто-то жалел его, а многим было всё равно, не тот — так другой. Он как раз сегодня вечером хотел поговорить с ней об этом, но утренняя записка нарушила его планы.

«Придется уходить, — подумал он, оглядывая полки с книгами. — Буду чистым литератором, не пропаду».

Но какой-то противный осадок витал над этой мыслью: «Слабак, не можешь отстоять свое, не можешь приспособиться, как остальные! Не можешь…»

— Не могу, — сказал он сам себе и набрал номер покровителя.

— Вас слушают, — раздался голос секретарши.

Он представился и попросил соединить его с шефом. Секретарша ответила:

— К сожалению, он занят — перезвоните попозже.

Через час явились два одинаково одетых молодца. По-деловому расположившись в его кабинете, они положили перед ним на столе бумагу, из которой следовало, что с ним прерывают контракт. Он прочел текст несколько раз, встал из-за стола и спросил:

— Я могу забрать свои вещи?

— Да, конечно, — ответили молодцы и добавили: — Мы подождем.

Он в последний раз оглядел свой кабинет, взгляд скользнул по книжным полкам, по фотографиям на стене. Он подумал:

«А своего-то у меня ничего и нет! Пожалуй, только папка в столе».

Он открыл нижний ящик стола. В самом низу, под ворохом уже ненужных бумаг, лежала его папка — белая папка с тесемками. Он извлек ее из-под бумаг, развязал тесемки и прочел на первом листе две надписи. Наверху было выведено черным: «Откин», а ниже посередине — «Грезы во мгле».

Он года два тому назад затеял этот роман, да так ничего и не написал, кроме этих нескольких листков бумаги. Он перевернул первый лист и мельком пробежался по неровным строчкам начала романа:

«Кто из нас не мечтал с детства кем-то стать? Кто не грезил быть сильным, смелым, умным и совершить какой-нибудь подвиг? Или, по крайней мере, сделать что-то большое и полезное, чтобы все радовались за героя и непременнейшим образом хвалили его. Так думал и наш герой, когда мальчишкой слонялся со своими сверстниками по дворам городских кварталов, играл в азартные игры и более всего не любил вовремя возвращаться домой, когда мальчишеские занятия были в самом разгаре».

«Слабенько, — подумал он, подхватил папку и, не глядя на сидящих молодцов, вышел из кабинета. — Что делает человек со свободой, которая нежданно-негаданно свалилась на голову?» — подумал он и огляделся по сторонам.

Весна брала свое. Снег почти растаял, и только его редкие грязные кучки иногда встречались вдоль дорожек парка, куда он машинально свернул с сухого тротуара. Впереди был целый день пустоты.

* * *

— Вы обещали мне рассказать сон о том, как вы стали поэтом, — сказала она, и в глазах ее сверкнул огонек любопытства.

— Вы хотели сказать «рифмовщиком»? — спросил он.

— Путь будет «рифмовщиком», — согласилась она.

— О! Это очень интересный сон. Приготовьтесь к долгому рассказу, — произнес он.

— Я готова, — покорно ответила она.

— Тогда слушайте, — сказал он и начал свое повествование: — Может ли нам присниться нечто, о чём мы ранее не думали, не слышали, чего не видели? Задал я себе такой вопрос после того «сна в руку». Это когда снящееся сбывается, то есть сон вещим становится. Конечно, не знал я тогда, что так может получиться, что смогу я со временем рифмовать. Только потом я вспомнил про этот сон. А тогда был я веселым молодцом. Правда, иногда задумывался: куда податься после школы? От такого задумывания тоска какая-то подступала. Грезы детские прошли, испарились от обыденной реальности. Вроде бы способностей во мне много было, а вот таланты я у себя никак не находил. А как найти талант, если не знаешь, в чём он? Пробуешь всё, что под руку подвернется, но без усилий, а без напряжения разве талант отыщется, тем более что династических явлений в семье не наблюдалось. Так я и пробовал себя, как говорится, в разных жанрах. Надо отдать должное родителям: способствовали они моему развитию, запихивали меня в разные кружки, наверное, справедливо полагая, что где-нибудь за что-нибудь я зацеплюсь, какое-либо занятие изберу себе на будущее. Но время шло, а я ни за что не зацеплялся, пока образование не получил, — и тем доволен стал. В голове просветление произошло, профессию свою я заставил себя полюбить и долбил уже в одно место — так сказать, карьеру строил от рифмования весьма далекую. — Крео остановился, сделал глоток вина и спросил: — Не утомил я вас своей болтовней?

— Нет, что вы! Мне интересно вас слушать, — ответила она.

— А что там наши соседи творят? — снова спросил он.

— Соседи? — она пристально взглянула в сторону компании. — Кажется, блаженствуют