Рифмовщик - Влад Стифин

ответила она.

Где-то в глубине ресторанчика послышались звуки гитары и саксофона. Бархатный саксофонный баритон разговаривал с задумчивой гитарой. О чём они говорили? Может быть, о любви, а может быть, о чём-то другом. Как иногда разговаривают старые знакомые, знающие всё или почти всё друг о друге, когда маленькие, еле заметные интонации им сразу становятся понятны и не нужны длинные умные фразы.

Компания притихала — все слушали романтическую мелодию, — а Откин продолжил рассказ:

«Ни разу не обернувшись, он скрылся за поворотом. Она подумала:

“Он опять пойдет по каналу, опять весь мокрый вернется к себе, а я буду ждать следующую неделю, когда нам поменяют статус”.

Туманный рассвет предвещал яркий день.

“Надо чуть-чуть поспать, — подумала она. — Завтра, то есть уже сегодня опять будет манифестация и придется снова идти с транспарантом”. А может быть, их направят к каналу — чистить его от нарушителей.

Она всего раза два попадала на это мероприятие, и ей было страшно и неприятно вылавливать топляков после свободной ночи. Их хотя бы было немного — в последний раз не более пяти, — но смотреть на них было противно.

Она проснулась, когда солнце заглянуло в узкое окно. С улицы доносились звуки сирен, призывая жителей к началу мероприятия. Она выглянула в окно: люди в сером приступили к раздаче транспарантов. К ним, стоящим у черных контейнеров, выстроились цепочки хмурых людей. Те, кто уже получил свой плакат, скапливались на середине улицы в ожидании сигнала к движению.

Она быстро ополоснулась и, не завтракая, выбралась наружу. Серая личность достала из контейнера очередную фанерку, прикрепленную к круглой палке, и решительно вручила плакат ей в руки. Она повернула фанерку к себе и прочла свежеизготовленную надпись: “Долой канал!”.

“Ну вот, — подумала она, — и попался мне этот канал”.

Их группу с одинаковыми транспарантами направили прямо через старую площадь, мимо концертного зала, где проходили патриотические собрания, к дальней стене. Там у ворот размещался первый пункт пропуска в соседний квартал. Канал начинался прямо за ним, шел вдоль стены, огибая ее, и уходил далеко к соседям. В дни манифестации воду перекрывали, и канал был почти сух, не считая луж в углублениях и ямах, которые местные власти никак не могли отремонтировать. Говорили, что средства на эти цели выделялись, но неотложные патриотические мероприятия пожирали бюджеты без остатка.

В этот раз канал не был сух — видимо, утром администрация поздно перекрыла заслонку. В канале еще стояла вода, в некоторых местах до полуметра. Она подумала: “Сегодня топляков можно и не заметить”. Наставник выстроил их в колонну по одному, и процессия не спеша двинулась по узкой набережной, периодически останавливаясь для осмотра дна. Вода была еще горяча, и плотный пар клубами поднимался снизу. Поверхность воды плохо просматривалась, и наставник надолго останавливал их группу — видимо, пытаясь дождаться, когда испарения поднимутся повыше и видимость улучшится.

В колонне она была первой, то есть первой за наставником, который, как обычно в черном, тщательно выглаженном костюме, с ничего не выражающим белым лицом, монотонно, как заведенная машина, останавливаясь каждые двадцать метров, поворачивался к манифестантам и произносил одну и ту же фразу:

— Смотрите вниз.

Она первой увидела его. Сквозь разрывы плотного тумана на поверхности воды виднелась спина в черной куртке с раскинутыми в стороны руками. Ей стало плохо, ноги перестали слушаться, и она с трудом удержалась, чтобы не упасть. Она изо всех сил сжала древко транспаранта и оперлась им о черный асфальт. Наставник, заметив ее замешательство, монотонно произнес:

— Падать нельзя. Нельзя падать.

Собравшись с силами, она ответила:

— Я не падаю, — и еще раз взглянула на топляка. Его лысина — белая, как мел, с растрепанными в воде черными волосами — еле заметно покачивалась на поверхности.

“Не он”, — подумала она и машинально прошептала:

— У него нет лысины.

Наставник снова сделал ей замечание:

— Шептать нельзя. Нельзя шептать.

Пустые глаза наставника не мигая смотрели на нее, и она снова испугалась и опустила глаза.

— Я оформлю на вас рапортичку. Вы нарушаете инструкцию, — без выражения произнес наставник.

— Да, — согласилась она и добавила: — Я больше не буду.

Наставник равнодушно отвернулся от нее и, сняв зацепку, подтащил топляка ближе к спуску. Двое манифестантов за руки вытащили его на набережную. Подождали, пока через решетку с него стечет вода, и упаковали его в пенал, который оказался поблизости. Затем процессия двинулась дальше. Пока возились с топляком, она старалась на него не смотреть, и только краем глаза заметила его отмытые в горячей воде босые ступни ног.

Ночью ей приснился страшный сон: как будто топляк приподнимает голову и пытается повернуться к ней лицом, а она вся дрожит от страха — боится, что у топляка будет его лицо. Она пытается зажмуриться и неожиданно для себя открывает глаза — топляк смотрит на нее пустыми глазами, и его белое лицо, как всегда, ужасно похоже на наставника.

Утренняя побудка принесла ей облегчение. Страшный сон прошел — пора было собираться в цех.

— Что-то ты сегодня никакая, — прошептала ей в ухо напарница, когда очередная деталь выпала у нее из рук. — Небось вчера на канале была? — спросила напарница, помогая ей поставить деталь на место.

— Да, — ответила она шепотом. — Опять ловили топляков.

— Ты до сих пор их боишься? — снова спросила напарница.

— Никак не привыкну, — ответила она.

Напарница покачала головой.

— Пора бы привыкнуть. Уж год как тебя переместили.

— Да, — прошептала она. — Уже год прошел.

— Тс-с! — прошептала напарница. — Инструктор.

Сзади стоял инструктор и, наверное, уже с минуту наблюдал за ними:

— Шептать нельзя. Нельзя шептать.

Пустые глаза инструктора не мигая смотрели на них, и она, вновь испугавшись, опустила глаза.

— Я оформлю на вас рапортичку. Вы обе нарушаете инструкцию, — без выражения произнес инструктор.

— Да, — согласилась она и тут же получила от напарницы тычок в бок.

Инструктор равнодушно отвернулся от них и удалился в другой конец цеха. Некоторое время они работали молча. Напарница ловко подавала ей всё новые и новые детали, а она едва успевала обрабатывать их и отправлять на конвейер.

— Ты зачем с ним соглашаешься? — зло прошипела напарница. — Учу, учу тебя, а толку всё нет!

— Извини, я машинально, — ответила она. — Я больше не буду.

– “Больше не буду, больше не буду”, — уже сочувственно прошептала напарница. — Ты же знаешь, что с ними не надо соглашаться, уж лучше просто молчать.

— Да, — совсем тихо сказала она, и очередная деталь выпала у нее из рук.

— Ну вот, совсем расклеилась, — прошептала напарница. — Становись на мое место, — и, оглядевшись вокруг,