Итан Рокотански (СИ) - Нестор Штормовой

class="p1">— Разве?

Дочка посмотрела на отца.

— Да, солнышко, — он глянул на нее. — Обычно люди спят. Большинство. Но понимаешь, есть и те, кто не спит. Таким людям не до сна: они идут своей дорогой и днем, и ночью, и дорогу поочередно освещают им и солнце, и луна, и звезды.

— Но почему они не могут идти как все? Почему у людей бывает другая дорога? — девочка прижалась к отцу и посмотрела на него большими, зелёными глазами, а отец на нее глянул точно такими же.

— Этого никто не знает, малышка. Даже я. Просто так случается: их ждет на улице дождь, а других ждет дома обед. За такими людьми закрывают дверь. Такие люди идут рисковать.

Отец задумчиво замолчал и дочка тоже.

— Это тоже какая-то хорошая песня?

Мужчина кивнул.

— Да, детка. Да.

А затем снова наступила тишина, и только звезды мерцали двум людям, улегшимся перед ними. Деревья, переодевшиеся в осенние наряды шелестели, словно о чем-то переговариваясь друг с другом — ветер витал между ними, а затем направился к отцу и дочери, холодно, но будто заботливо коснувшись их. Отец сел.

— Нам пора домой, детка.

— К дедушке?

— К дедушке.

— А вы с мамой сделаете мне тот чай с медом?

— Сделаем.

Девочка встала, и отец поднял ее на руки. Они направились вниз по склону.

— Папа?

— М?

— А почему люди умирают?

— На это всегда разная причина, солнышко. Иногда она кажется справедливой, иногда нет. Ты переживаешь за дедушку?

Девочка кивнула. Девочка знала, что он тяжело болел, и поэтому они ездили его навещать — к нему и бабушке.

— Знаешь, — отец посмотрел в ее глаза. — Я скажу тебе одну вещь, но ты должна пообещать мне, что будешь достаточно храброй, чтобы принять ее — потому что если нет, я не смогу тебе ее рассказать.

Ребенок кивнул с серьёзностью, присущей не столько детям, сколько не всем взрослым.

— Мы все когда-нибудь умрем, милая. Я, мама, ты. Все. Но, знаешь, на самом деле это не конец, и в действительности это не так уж страшно. Каждый цветочек со временем увядает, но вырастает новый, заново: каждое дерево осенью, — отец обвел рукой мир вокруг, — теряет свои листья, но весной они возвращаются.

— Люди возвращаются после смерти? — робко спросила дочь.

— Может быть, детка. С людьми сложнее. Единственное, что я могу тебе сказать, что смерть — это нормально. Скажу даже больше, милая. Иногда смерть — это всего лишь смерть. И не нужно ее бояться. Слышишь?

Девочка не ответила.

— Зоя?

Зеленые глаза снова встретились с зелёными. Дочь кивнула.

— Хорошо, детка. А теперь пойдем. Дорога предстоит длинная. Мы постелим тебе на задних сиденьях, ты укроешься теплым пледом, а перед этим мы сделаем тебе черный чай с медом. Хорошо?

Зоя улыбнулась и кивнула. Отец улыбнулся в ответ.

— Значит, договорились. А теперь полный вперед!

И отец побежал по склону, слегка наклонившись вниз. Скорость увеличивалась, и девочка засмеялась: ее темные и непослушные волосы развевались на прохладном ветру, который, если внимательно прислушаться, тоже смеялся, вместе со звездами, не способными сдержать своих далеких, но теплых улыбок, затесаных в бесконечном небе. Просто звезды тоже знали, что смерть — это всего лишь смерть. И порой она не так уж страшна. Совсем другое дело, что происходит с теми, кого она не забирает. Но это уже действительно совсем другое.

***

Следующий приступ у Зои случился дома, едва не в постели. В один момент потеряв сознание, она не просыпалась двенадцать часов, и я знал, что никто ей не поможет, потому что от ее болезни нет лекарства, способного не сделать хуже. Поначалу ее сердце бешено билось, кожа стала очень бледной, настолько, что даже венки синими линиями проступили вокруг глаз и вдоль рук. И мне было страшно. Так страшно, как никогда больше не было, потому что я не знал, проснется она еще или нет, увижу ли я ее зеленые глаза, так ярко искрящиеся на солнце. В тот день она была жива, что было самым главным. И я боялся ее потерять. Но затем она очнулась. А произошло это в конце марта, когда снега уже почти полностью сошли, хотя холодный ветер никуда не делся.

Небо за окном квартиры было синим-синим, и люди, ходящие во дворах и между подъездами, все еще носили пуховики.

Жена посмотрела на меня больными и уставшими глазами. Она выглядела так, будто уже находилась на смертном одре. А потом улыбнулась.

— Сколько проспала?

— Двенадцать часов, тридцать пять минут.

Она улыбнулась чуть шире.

— Прям считал?

Я взял ее руку в свою, коснувшись каждого пальца по отдельности.

— Да. Как ты себя чувствуешь?

— Истощенно… Силы будто уходят из меня с каждым днем.

Я аккуратно сжал ее руку.

— Знаешь, — сказал я, посмотрев ей в глаза, а потом отвернувшись, — иногда на меня так накатывает, и мне становится очень страшно. А потом я понимаю, что сделал недостаточно для тебя.

Зоя посмотрела мне в глаза.

— Помнишь слова врача? Японские монахи, живущие в горах, могут работать с мозгом.

Жена слегка кивнула в ответ. Блики солнца, сияющего на абсолютно чистом небе, коснулись ее одеяла.

— Гора, где они живут, не так далеко от места посадки, — сказал я. — Но нам не хватит денег, чтобы добраться туда сейчас.

— А значит, нужно заработать еще, — закончила Зоя. — Как и планировал, ты хочешь выйти на второй бой с Кронштатдом.

— Да, детка. Думаю, этого хватит, чтобы разменять валюту где-нибудь у них, и на полученные деньги добраться до Горы. Если придется.

Жена некоторое время помолчала. А потом сказала:

— Я так люблю тебя.

— А я люблю тебя.

Я поцеловал ее руку.

— Отдохни еще немного. Как почувствуешь, что сможешь встать, позови. Хорошо?

Зоя кивнула.

— Я в соседней комнате. Нужно тренироваться к бою. Дальше.

***

Огонек сидел за барной стойкой, держа в руке бутылку медовухи. Медовуха была вишнёвой, как в тот день, когда боец познакомился со Штилем. Петрович, находясь за баром, что-то писал в бумажках. Вокруг было шумно: стоял вечер, начало апреля, люди лезли с холодной улицы в помещения, а за счет того, что стояла пятница, все собрались отдыхать в баре. Играла музыка, на потолке крутился этот дурацкий белый клубный шар, название которого Гаргарьин не знал: находиться в толпучке ему не хотелось, поэтому он спокойно сидел и выпивал, никого не трогая и никого не слушая. Петровичу повезло меньше: кто-то постоянно кричал "Бармен! Бармен! Мне еще пива" или чего-то в этом роде, и здоровяк отвлекался от