Итан Рокотански (СИ) - Нестор Штормовой

не хочешь попросить подарков у Санта Клауса?

— Ты можешь заткнуться хотя бы на пять минут?

— Черт, парень, а ты все-таки не потерял свои голосовые связки. Жалко, конечно, что нет — если бы я тебе снес голову во Франции, связки улетели б куда-нибудь с ней же.

— Уверенность — отличное качество для мужчины, — я сел в постели. — Жалко, правда, что ты баба. Пиздеть пиздишь, а сделать нихуя не можешь. В том числе и во Франции.

— Сказал придурок, попытавшийся сбежать с малайской тюрьмы, но в итоге сидящий теперь в самой ее жопе.

— Знаешь в чем плюс? — я поднялся и встал максимально близко к стене и решетке, так, чтобы Мейгбун меня отлично слышал. — Я не какая-то важная шишка, а значит для моей страны не будет большой потерей, если я здесь сдохну, что, конечно, вряд ли. А вот ты… Уверен, норвежцы уже сидят в тюрьмах, а ваши знамена срывают с флагштоков наши бойцы. Чем ты там руководил, напомни? А, у моря тусил. Дотусился, неудачник. Пытался-пытался сбежать от нас, да нихрена не вышло. Сидишь теперь здесь, совершенно никому не всратый.

— По-крайней мере у большей части моих друзей головы до сих пор на плечах, — ответил Мейгбун, тоже встав очень близко. — А что там с твоими? Ах, да, я их всех поубивал. Слышал, еще один недавно сдох, прямо здесь где-то — в обосанных тунелях тюрьмы. Впрочем, это хорошее окончание для куска дерьма из НРГ. Большего вы не стоите.

Я сжал челюсти.

— Я убью тебя.

— Можешь попытаться. Я здесь.

Наступила звенящая тишина. Затем я подошёл к окну, ухватился за прутья и слегка подтянулся.

Туман укрыл находящиеся вокруг джунгли. Море штормило. Я сел на койку.

А затем рядом с моей камерой появился охранник. Охранник был не один — рядом находился "Пабло", начальник тюрьмы. Поглядев некоторое время на меня, он кивнул охраннику. Тот открыл дверь, вошёл и сказал:

— Поднимайся.

Я встал.

— Что происходит?

— Рот закрой. Будешь говорить, когда будут спрашивать.

Охранник надел на меня наручники и вывел из камеры.

— Теперь второго.

Охранник открыл камеру Мейгбуна.

— Эй, руки убери, волосатый уб…

Хлесткий звук. Было понятно, что блондин получил по лицу.

— Поднимайся, девочка. И закрой рот. Воняет.

Первым моим желанием, едва я увидел обросшего, как и я сам, нациста, было броситься на него и избить до полусмерти. Это я и сделал, пускай лишь наполовину: в наручниках особо руками не помахаешь, но об этом мой мозг думать уже не стал. Злые глаза Мейгбуна встретились с моими, а уже через секунду я врезал ему двумя сжатыми кулаками по морде. Еще через мгновение мы были уже на полу.

— Черт, парень, ты меня каждый раз удивляешь, — сказал Эскобар, когда охранник стащил меня с Мейгбуна. — Столько пылкости, а мозги не появляются. Успеешь ему еще рожу набить, не спеши.

— Хуй ему, — харкнул кровью Мейгбун. Харчок попал на его же грудь и я неожиданно рассмеялся.

— Веди их к подполу, — сказал Пабло, — пусть готовят. Посмотрим, чего они стоят с открытыми руками. Да, гринго? — он посмотрел на меня.

— С радостью, — выдохнул я, чувствуя, как кровь быстрее начинает бежать по телу. — Посмотрим, как быстро я сверну ему шею.

За спорами с Мейгбуном, каждый день выводившим меня из себя с той стороны стены, я успел позабыть, что сегодня уже была суббота. Меня драться выводили по-прежнему. Мейгбуна, вроде как, нет. Кажется, сейчас его вели туда первый раз.

Процедура была простая. Умываешься перед боем, приводишь себя в порядок, быстрая разминка и вперед на ринг. Это и сделали мы с нацистом — правда, находясь в некотором отдалении друг от друга, потому что охранник не позволял нам сблизиться раньше времени. А через некоторое время тишина "ванных" комнат стихла, и нас вывели в тот самый зал, где и проводились бои. Море заключенных по всем углам в абсолютно одинаковых белых и грязных майках. Они что-то кричали на малайском: что-то про шлюх, уважение и жажду крови. Как они относились к Мейгбуну, я понять особо не мог. Было лишь ясно, что многие наслышаны о самом заключенном узнике тюрьмы, а потому всем было интересно взглянуть на так называемого "новенького". Меня же все знали и так.

Я посмотрел наверх. Крыша этого места имела большие, панорамные окна. Они, конечно, были грязные, отчего отдавали желтым цветом: а затем из-за серых туч, где-то над тюрьмой, выглянуло солнце, и эти грязные окна заблестели ничуть не хуже золота. На мгновение я даже зажмурился. А затем охранник толкнул меня под лопатку, и я пошел дальше между заключёнными, после чего залез на ринг, перелез через ограду и встал в своем углу. Мейгбун встал в другом.

Я оглянулся. В толпе увидел Хорнета, Петровича и Рокки — друзья стояли группкой, и увидев, что я на них смотрю, тут же ободрительно мне улыбнулись. Я улыбнулся им. Из-за того, что еду нам с Мейгбуном таскали персонально по камерам, я видел их теперь только раз в неделю. На боях. На секунду в голове проскочила мысль, как же мы до всего этого дошли, как очутились здесь — оказавшиеся однажды в одном полку, каждый хотел сделать что-то хорошее, потому что не знал, зачем ему больше жить. Не знал, как ему дальше жить. Потому что жить — это сложно, целая наука. Далеко не многие люди это умеют. А теперь мы были здесь, те, кто пережил все эти ужасы войны и тюремного заключения. Все лохматые и бородатые, потому что держать при себе бритвы и прочие режущие предметы нам не особо позволяли. Это было очень странно: некоторым заключенным это было разрешено. Но каждая тюрьма имеет свои секреты и свою историю, которые разгадывать порой было бы и вовсе сущими потемками. И мы не стали.

Я посмотрел на Мейгбуна. Голый по пояс, исхудавший, хоть я до этого и не видел его голым по пояс, он стоял передо мной, некогда красивый, величественный и ужасный. Сейчас он по-прежнему был опасен, но больше не внушал страха. Если боишься драться — подерись. Страх уходит, стоит только сделать то, чего ты боишься. Не всегда, правда, это дельный совет. Но в большинстве случаев он работает. Нацист посмотрел на меня, и на мгновение я увидел в его глазах что-то, что не совсем понял сначала, но осознал потом: чувство тотального разочарования.

— Бой! — неожиданно проорал на весь зал Эскобар. И заключенные взорвались, разбившись на два лагеря, начав делать ставки. Но это было