Париж - Эдвард Резерфорд

Вдова Ле Сур сидела у окна, как обычно в свободное время, и наблюдала за улицей. Волосы у нее уже были не седыми, а белыми, и в последние годы она совсем исхудала, однако осталась той же строгой и мрачной женщиной, какой он помнил ее с детства. Жак наклонился и поцеловал ее.

– Я видела, как ты вошел в дом. Ты поужинал?

– Да, матушка. А ты?

– Конечно. Но на кухне есть пирог, если хочешь.

– Нет. Матушка, у тебя есть деньги?

– Что-то есть. Сколько тебе нужно?

– Сто франков.

– Сто? Это много.

– Я бы хотел взять в долг.

– Что бы сказал твой отец? – Она смерила его взглядом с головы до ног. – Его сын берет в долг у матери?

– Раньше я давал тебе деньги.

– Да, верно. – Она вздохнула. – Я работаю, Жак, и откладываю. По чуть-чуть.

– Знаю.

– Ты тоже работаешь, но не откладываешь.

– И это я знаю.

– На что тебе столько денег? Для женщины? Ты бы женился, Жак. Тебе давно пора обзавестись семьей.

– Это не связано с женщиной.

– А с чем тогда?

– Не могу тебе сказать. Может, мне деньги и не понадобятся, но в любом случае я верну тебе всю сумму. – Он помедлил. – Это для хорошего дела.

– Расскажи мне. – Она вскинула голову.

– Нет. Тебе лучше не знать.

– Ты говоришь о политике? – печально спросила мать. Жак согласно кивнул, и она поджала губы. – Что бы ты ни делал, будь осторожен.

– Я осторожен.

– В верхнем ящике стола есть кожаный кошелек. Принеси его мне.

– Тебе стоит получше спрятать деньги, матушка, – посоветовал Жак, исполняя ее просьбу.

Она пожала плечами, взяла кошелек и отсчитала банкноты.

– Это почти все, что у меня есть, – сказала она.

Вскоре после этого Жак Ле Сур вернулся к себе. Поработав немного над статьей об анархистах, он лег спать. Что делать, он так и не решил.

Назавтра вечером он отправился в Булонский лес. Место тайника выбирали со знанием дела. Среди деревьев легко было спрятаться, чтобы выскользнуть за оставленным конвертом и снова исчезнуть среди стволов и листвы.

Жак положил деньги возле дерева. В конверте вместе с купюрами лежала короткая записка печатными буквами и без подписи: «Это все, что есть».

Покидая парк, он решил для себя, что во избежание новых проблем лучше некоторое время держаться подальше от Роланда де Синя. Возможно, довольно длительное время. Ему не пришло в голову, что именно этого и добивались Люк Гаскон и капитан.

– Во имя Отца и Сына… – доносился из-за перегородки в исповедальне голос Роланда де Синя.

Старый отец Ксавье внимательно слушал.

– Благословите меня, отец, ибо я согрешил, – продолжал голос де Синя. – Прошел месяц с тех пор, как я был на исповеди.

Отец Ксавье знал это. Последняя исповедь Роланда была весьма скучной. Иногда старику – как другу, не как духовнику – хотелось посоветовать молодому протеже грешить чуть больше.

И потому он порадовался, когда через пару минут Роланд признался в прелюбодеянии.

– С одной женщиной или несколькими? – уточнил он.

– С одной.

– Сколько раз?

– Я спал с ней один раз вечером. И еще раз утром.

– Что это была за женщина?

– Куртизанка.

– Когда вы говорите «куртизанка», сын мой, вы имеете в виду проститутку?

За перегородкой помолчали.

– Эта женщина не из тех, кого называют проститутками. Она известна под именем Прекрасная Елена.

– Прекрасная Елена? – Отец Ксавье выпрямился в своем кресле. Становилось все интереснее. Неужели виконт де Синь выдает Роланду такое щедрое содержание? – Очень хорошо. Вы оплатили услуги этой дамы?

И снова ответ поступил с задержкой:

– Э-э… И да и нет.

– Сын мой, вы или заплатили, или нет. Блуд и проституция – это разные грехи.

Пришлось Роланду объяснить, как вышло с оплатой.

Когда он закончил, несколько секунд за перегородкой молчали.

– Грех проституции тяжелее, чем грех блуда, потому что соучастники обращаются друг с другом как с вещами, а не как с детьми Господа, – сдавленным голосом наконец произнес отец Ксавье. – В данном случае, учитывая обстоятельства, я не думаю, что имела место проституция, и, значит, епитимья будет не такой строгой. Есть ли у вас другие прегрешения, в которых вы хотели бы исповедаться?

Роланд перечислил несколько незначительных проступков.

– Раскаиваетесь ли вы в своих грехах? – спросил священник.

Опять пауза. С такой чрезмерной честностью молодому человеку будет трудно жить.

– Я стараюсь, отец.

– Для начала это сойдет. – Отец Ксавье назначил епитимью, которая займет не более пары часов, и даровал ему отпущение грехов.

Когда исповедальня опустела, отец Ксавье посидел в задумчивости, вспоминая услышанную историю. Она и развлекла его, и порадовала.

Конечно, он знал, что с теологической точки зрения такого не может быть, тем не менее отцу Ксавье, всю жизнь высоко ценившему аристократию, трудно было не поверить в то, что подарок от Прекрасной Елены доказывал высшее благоволение к семейству де Синь, которое служило Господу преданно и неустанно.

Миновал месяц. В «Кафе де ля Пэ» обедали трое мужчин. У них имелся важный повод для встречи, и при этом каждый преследовал еще свою тайную цель.

Жюль Бланшар по нескольким причинам выбрал местом встречи это кафе почти напротив Оперы. Во-первых, оно было большим и фешенебельным. Отсюда было рукой подать до его конторы в универмаге на бульваре Османа. Столь же удобно оно было и для виконта де Синя: его кучеру достаточно будет перевезти хозяина через реку, а после обеда при желании можно проехаться по близлежащим магазинам. Что касается юриста, третьего участника встречи, то он будет рад побывать здесь вне зависимости от того, удобно ему добираться до кафе или нет.

Жюль пытался представить себе, каким окажется этот законник. Ни он сам, ни виконт о нем раньше не слышали. А свел их всех вместе благородный проект, касающийся чести Парижа и всей Франции.

Великолепная конная статуя императора Карла Великого перед Нотр-Дамом являлась национальным достоянием – и дело было не столько в ее древности, сколько в том, что это был шедевр эпохи поздней готики. Увы, достояние разрушалось, а точнее – нуждалось в новом красивом постаменте, так как старый был недостаточного размера и временным. Если не принять меры в ближайшем будущем, осколки императора франков придется увозить на телеге.

А был ли готов Париж потратить на это хотя бы су городского бюджета? Нет. И потому граждане собрали комитет активистов с целью изыскать деньги. Жюль присоединился к проекту, потому что ему очень нравилась статуя, к тому же он считал, что владелец универмага «Жозефина» должен поддерживать начинания подобного рода. Виконт де Синь вступил в комитет, потому что его предок Роланд был соратником легендарного императора.

Хотя Жюль и аристократ принадлежали к весьма далеким друг от друга мирам, вскоре они обнаружили, что им нравятся те же оперы, что они курят те же сигары и даже посещают одни и те же салоны, – короче, они нашли общий язык.

Члены инициативной группы вполне набрали бы достаточную сумму и сами, но все согласились, что нужно дать парижанам возможность поучаствовать в деле спасения городской достопримечательности посредством, например, небольшого пожертвования. Когда в комитет пришло письмо от юриста, который предлагал свою помощь с организацией сбора средств, то было решено, что Бланшар и де Синь встретятся с ним и узнают подробнее, чем он может быть полезен.

Жюль пришел в кафе немного заранее. Почти вслед за ним появился и де Синь. Этим летом он отрастил модную бородку клинышком и усы – седые и коротко подстриженные; и то и другое ему очень шло. Он приветствовал Жюля, и они сели за столик в ожидании третьего участника обеда.

Ровно в назначенный час они увидели, как через шикарный зал «Кафе де ля Пэ» официант ведет к ним мужчину – довольно низкого роста и худощавого, аккуратно одетого, с длинным бледным лицом.

Месье Ней отвесил им поклон и опустился на предложенный стул.

Заказали напитки. Ней вел себя исключительно любезно. Извинился за то, что довольно скоро ему придется отлучиться по делу – всего на минутку, заверил стряпчий, надо будет подписать одну бумагу, которую ему принесут прямо в кафе. Этим месье Ней настроил виконта против себя, однако аристократ не мог не признать, что стряпчий не пожалел времени, чтобы ознакомиться с делом во всех подробностях. Он узнал, что автор памятника, к несчастью, умер, так и не успев закончить работу, и что брат автора, тоже скульптор, едва не обанкротился, пытаясь оплатить каменный постамент.

– Я возмущен тем, что город не принял никакого участия в судьбе памятника и скульпторов, – заявил он. – Место для статуи выбрано идеально, и сама она просто прекрасна.