Ультиматум Борна - Роберт Ладлэм

Изнутри вытянулась пара рук, схватила его и запихнула в машину; он оказался на заднем сиденье между мужчиной в военной форме и охранником. Они оба держали Панова, пока еще один срывал с него легкий полосатый пиджак и задирал рукав рубашки. После этого он погрузил в руку психиатру иглу шприца.

— Спокойной ночи, док, — сказал военный, на кителе которого были нашивки санитарно-медицинской службы. — Вызовите Нью-Йорк, — приказал он.

Глава 19

«Боинг-747» авиакомпании «Эр Франс», совершавший рейс с Мартиники, кружил над аэропортом Орли в легкой вечерней дымке, окутавшей Париж: из-за неблагоприятных погодных условий над Карибским морем самолет опаздывал на четыре с половиной часа. Когда первый пилот выровнял самолет над посадочной полосой, бортинженер передал авиадиспетчеру сообщение о том, что им разрешена посадка, а затем переключился на другую частоту и передал еще одно сообщение в центр связи, расположенный за пределами аэропорта.

— Deuxieme[60], специальный груз прибыл. Сообщите заинтересованной стороне, что груз можно получить в обусловленном месте. Благодарю вас. Прием.

— Вас понял, — последовал короткий ответ. — Сообщение передам. Грузом, о котором шла речь, был Джейсон Борн, сидевший в салоне первого класса; место рядом с ним было свободно. Издерганный и измученный бессонницей из-за жесткой повязки вокруг шеи, Борн был близок к полному изнеможению. Он вспоминал произошедшие за последние девятнадцать часов события. Откровенно говоря, все прошло отнюдь не так гладко, как рассчитывал Конклин. Второе бюро не давало «добро» больше шести часов: в это время между Вашингтоном и Парижем шли бурные телефонные переговоры, к которым в конце концов подключилась и Вена, штат Вирджиния. Причиной было то, что ЦРУ не могло говорить открыто о секретной операции, в которой был задействован некий Джейсон Борн. Его имя мог назвать только Александр Конклин, но он отказывался, зная, что об этом станет известно Шакалу, потому что его сеть охватывала практически весь Париж, за исключением, может, кухонь Тур д'Аржан. Чувствуя отчаяние и зная, что сейчас в Париже обеденное время, Конклин сделал ряд обычных международных телефонных звонков в несколько кафе на левом берегу Сены. В конце концов в одном из них, на улице Вожирар, он обнаружил своего старого приятеля из Второго бюро.

— Вы помните тинаму и одного американца, который тогда был несколько моложе, чем сейчас, и помог вам кое в чем?

— А, тинаму... Птица со спрятанным хвостом и ужасными ногами! Да, какие были деньки, и мы были значительно моложе! И если речь идет о том американце, которого прозвали Святым, я его никогда не забуду.

— Хорошо, что вы помните. Мне нужна ваша помощь.

— Это вы, Александр?

— Да, и у меня возникли кое-какие сложности с В. бюро.

— Считайте, что их уже нет.

Препятствия были устранены, но вот с погодой ничего нельзя было поделать. Буря, которая за два дня до этого изрядно потрепала центральную часть Подветренных островов, была всего лишь прелюдией к проливному дождю и ветру, налетевшим с Гренадин; вслед за ними надвигался очередной шторм. В такой погоде не было ничего Удивительного (на островах начинался сезон ураганов), но это было еще одним препятствием. Наконец, когда уже ждали разрешение на взлет, во втором правом двигателе обнаружили какую-то неисправность; естественно, ее нужно найти и устранить, однако еще трех часов как не бывало.

* * *

Сам полет ничем не запомнился Борну — только угрызения совести перебивали мысли о том, что ему предстояло: Париж, Аржантей, кафе с примечательным названием «Сердце солдата». Чувство вины усилилось, когда они пролетели над Гваделупой и островом Бас-Тер. Он знал, что всего в нескольких тысячах футах под ним находятся Мари и дети, собирающиеся вернуться на остров Спокойствия к мужу и отцу, которого там нет. Крошка Элисон, разумеется, ничего не поймет, но у Джеми-то на глаза навернутся слезы, когда его попытаются утешить байками о купании и рыбалке... а Мари — Боже, он не мог о ней думать! Эти мысли терзали его душу!

Мари решит, что он предал ее — убежал, чтобы вступить в жестокую схватку со старым врагом из давным-давно ушедшей жизни, которая больше не была их жизнью. Она будет думать точно так, как старый Фонтен, пытавшийся убедить его спрятать семью за тысячи миль от тех мест, где охотился Шакал. Но ни Мари, ни Фонтен не понимают: Карлос может умереть, но даже на смертном одре он завещает кому-то покончить с Джейсоном Борном — Дэвидом Уэббом — и его семьей. Я прав, Мари! Постарайся понять меня. Я обязан найти его и убить! Мы не можем провести всю оставшуюся жизнь в добровольном заключении!

* * *

— Мсье Симон? — поинтересовался полноватый француз в превосходно сшитом костюме; это был пожилой человек с подстриженной бородкой, он произнес его фамилию как «Си-имо-он».

— Совершенно верно, — ответил Борн, пожимая протянутую ему руку. Они находились в узком пустом коридоре где-то в здании аэропорта Орли.

— Я — Бернардин, Франсуа Бернардин, старый коллега нашего общего друга Святого Александра.

— Алекс говорил о вас, — сказал Джейсон, попытавшись улыбнуться. — Не называя по имени, разумеется, он сказал, что, возможно, именно вы возвели его в сан святого. Вот так я и узнал, что вы... коллеги.

— Как он там? Мы, конечно, слышали здесь кое-какие истории... — Бернардин пожал плечами. — В основном, конечно, банальные слухи: ранен в бессмысленной войне во Вьетнаме, алкоголь, уволен, опозорен, вновь возвращен как настоящий герой Управления, — все так противоречиво.

— Большая их часть — чистая правда, и он сам не боится признавать это. Теперь он инвалид, не пьет и действительно был героем. Я-то знаю.

— Ясно. Опять-таки всякие истории, слухи — кто может в них поверить? Полеты на свой страх и риск в Пекин, Гонконг и обратно — к некоторым из них имел отношение человек по имени Джейсон Борн.

— Я слышал о них.

— Да, конечно... Но теперь Париж. Наш Святой сказал, что вам потребуется квартира, приобретенная en scere одежда, то бишь полностью французская.

— Да, нужен небольшой, но разнообразный гардероб, — подтвердил Борн. — Я знаю, куда надо отправиться и что купить, денег у меня достаточно.

— Значит, нам надо определиться с местом жительства. Какой отель вы бы предпочли? «Ла Тремуй»? «Георг Пятый»? «Плаза-Атене»?

— Попроще, гораздо проще и значительно дешевле.

— Значит, деньги все-таки приходится считать?

— Отнюдь, но все должно быть выдержано в одном стиле. Вот что: я сам найду подходящее место на Монмартре. И еще: мне понадобится машина, зарегистрированная на другое имя и лучше на такое, с которым потом сам черт не разобрался бы.

— То есть она должна быть зарегистрирована на имя мертвеца. Уже сделано. Машина ждет вас в подземном гараже на бульваре Капуцинов, рядом с Вандомской площадью. — Бернардин вытащил из кармана связку ключей и протянул ее Джейсону. — Старый «пежо» в секции Е. В Париже бегают тысячи таких, номерной знак зарегистрирован.

— Алекс предупредил вас, что я должен быть надежно законспирирован?

— Найти вам псевдоним не составило для него труда. Думаю, наш Святой, когда работал здесь, облазил все кладбища в поисках подходящих имен.

— И для меня его уроки не прошли даром.

— Да, Алекс — это выдающийся ум. Один из лучших в нашем деле. Мы все многому научились у него. Он всегда держится в тени, а его девиз «почему бы не попробовать», так?

— Да, почему бы не попробовать...

— Но однажды, — улыбнувшись, сказал Бернардин, — он выбрал такое имя (по-видимому с надгробной плиты), которое едва не сделало наших ищеек fou — сумасшедшими! Это был псевдоним убийцы, за которым власти охотились многие месяцы!

— Забавно, — усмехнулся Борн.

— Да, очень. Позже он рассказал мне, что нашел эту фамилию на кладбище на окраине Рамбуйе.

Рамбуйе! Кладбище, на котором тринадцать лет назад Алекс пытался убить его. С лица Джейсона исчезло даже подобие улыбки, он внимательно посмотрел на друга Алекса из Второго бюро и тихо спросил:

— Вы, без сомнения, знаете, кто я?

— Да, — ответил Бернардин. — Было не так уж трудно все сопоставить — не говоря уже о стольких слухах и разговорах, долетавших сюда из Юго-Восточной Азии. Кроме того, именно здесь, в Париже, вы замахнулись на Европу, мистер Борн.

— Кто-нибудь еще в курсе?

— Mon Dieu, non![61] И не узнают. Дело в том, что Александру Конклину, нашему скромному Святому «les operations noires» — темных операций на вашем языке, — я обязан жизнью.

— Вам не обязательно так стараться, я свободно говорю по-французски... Разве Алекс не говорил вам об этом?

— О Боже, вы мне не доверяете, — обиженно сказал человек из Второго бюро. — Учтите, молодой человек — более молодой, чем я, — что мне пошел семидесятый год, и если у меня и случаются оговорки, которые я стараюсь исправить, то оттого, что я стремлюсь быть вежливым, но никак не subreptice[62].